Иван Алексеевич Бунин
СТРАШНЫЙ РАССКАЗ
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
В голом, обезображенном зимней смертью парке, черневшем перед домом, была темнота и
пустынность мартовской ночи, и на старый, серый снег порошил молодой, белый, нежный, как лебяжий
пух.
часа.
Они, - известно только то, что их было двое, - сидели в парке с вечера, выжидали самого глухого
И дом зорко глядел в темный парк множеством освещенных окон: она, эта старая француженка в
каштановом парике и с выпуклыми рачьими глазами, за отъездом хозяев в город жившая в доме совсем
одна, чувствовала зловещее присутствие тех, что стерегли ее: она осветила все комнаты, - а их было
много, и все они были большие, - она решила не спать всю ночь и все ходила из комнаты в комнату, по
всему пустому и блистающему лампами и канделябрами дому.
Страшнее всего то, что вместо того, чтобы пойти в подвальный этаж, где спали горничная и
прачка, или в людскую, где ночевала дворня, вместо того, чтобы позвать кого-нибудь к себе, она, уже
твердо зная свою обреченность, только ходила из комнаты в комнату и даже вздумала писать записочки.
Она писала:
"Двенадцать с четвертью. Все хожу и хожу! Чувствую, что я погибла. В саду кто-то есть. Я даже
знаю, что их двое..."
"Только что пробило час - внизу, на больших часах в вестибюле. Пробило страшно и
торжественно... Один из них - маленький, с кривыми, как у таксы, ногами. Но я не буду спать всю ночь, я
буду защищаться..."
Она играла на рояли кекуок, - много раз принималась играть, играла бурно, с отчаянным
весельем, и все обрывала:
"Как сумасшедшая, играю кекуок, - писала она. - Ужас мой доходит до экстаза..."
Потом она перебирала книги в шкапу в кабинете, смотрела и бросала их на пол. Она искала чтонибудь
почитать и взяла наконец том географии Реклю.
На хозяйском письменном столе она оставила еще одну записку:
"Боже мой! Но почему же должна быть этой жертвой я? Я буду защищаться, живой я не сдамся!"
С Реклю в руках она прилегла на кабинетный диван и, развернув книгу, почитала некоторое
время и даже сделала карандашом несколько отметок.
На этом же диване и нашли ее утром - с перерезанным горлом, без парика, с голым черепом, с
дикими, рачьими глазами, стоячими, изумленными.
Стекла в двойных гостиных дверях, выходящих в сад на балкон, были выдавлены, вынуты. Ветер
дул в гостиную, нес из белесого парка холодный пар, туман. И весь дом пылал огнями, желтевшими в
бледном свете сырого и белого, мглистого дня.
Кто зарезал? И зачем?
Зарезали они, те двое, что сидели в саду. А зачем - непостижимо: они не унесли, не тронули ни
единой вещички.
Да, их было двое. Это доказывали мокрые, грязные следы, оставленные ими на паркете. И следы
одного были не совсем обычны, широко расставлены друг от друга, кривы... Несомненно, он был
криволап.
Их было двое. Но кто были они? Их не нашли, не поймали.
Все-таки самое страшное на земле - человек, его душа.
И особенно та, что, совершив свое страшное дело, утолив свою дьявольскую похоть, остается
навсегда неведомой, непойманной, неразгаданной.
Где они теперь, эти двое? А ведь может быть, что они до сих пор живы, где-то что-то делают,
ходят, едят, пьют, разговаривают, смеются, курят...
Париж. 1926
Стр.1