Иван Алексеевич Бунин
НАДПИСИ
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
Вечер был прекрасный, и мы опять сидели под греческим куполом беседки над обрывом, глядя на
долину, на Рейн, на голубые дали к югу и низкое солнце на западе. Наша дама поднесла лорнет к глазам,
посмотрела на колонны беседки - они, конечно, сверху донизу покрыты надписями туристов - и сказала
своим обычным медлительно-презрительным тоном:
- Чувствительный немец свято чтит эти узаконенные путеводителями "места с прекрасным
видом", schone Aussicht. И считает непременным долгом расписаться: был и любовался Фриц такой-то.
Старичок-сенатор тотчас же возразил:
- Но позвольте скромно заметить, что тут есть фамилии и французские, английские, и русские, и
всякие иные прочие.
- Все равно, - сказала дама. - "Сию станцию проезжал Иванов седьмой". И совершенно
справедливая резолюция следующего проезжего: "Хоть ты и седьмой, а дурак"!
Все мы засмеялись, и, вспоминая некоторые крымские и кавказские места, особенно
излюбленные расписывающимися Ивановыми, все более или менее блеснули остроумием над
путешествующим обывателем, а старичок пожал плечом и сказал:
- А я думаю, господа, что ваше остроумие над пошлостью этого обывателя гораздо пошлее, не
говоря уже о вашем бессердечии и - о лицемерии, ибо кто же из вас тоже не расписывался в том или
другом месте и в той или иной форме? Расписывается (и будет расписываться во веки веков) вовсе не
один Фриц или Иванов. Все человечество страдает этой слабостью. Вся земля покрыта нашими
подписями, надписями и записями. Что такое литература, история? Вы думаете, что Гомером, Толстым,
Нестором руководили не те же самые побуждения, что и седьмым Ивановым? Те же самые, уверяю вас.
- Ох, сколь вы привержены к парадоксам, вате высокопревосходительство, - сказала дама.
Но старичок продолжал:
- Говорят, что человек есть говорящее животное. Нет, вернее, человек есть животное пишущее. И
количеству и разнообразию человеческих надписей - если уж говорить только о надписях -
положительно нет числа. Одни вырезаны, выбиты, другие начертаны, нарисованы. Одни собственной
рукой, другие рукой наследников, внуков, правнуков. Одни вчера, другие десять, сто лет тому назад или
же века, тысячелетия. Они то длинны, то кратки, то горды, то скромны, даже чрезмерно скромны, то
пышны, то просты, то загадочны, то как нельзя более точны, то без всяких дат, то с датами, говорящими
не только о месяце и о годе того или иного события, но даже о числе, о часе; они то пошлы, то
изумительны по силе, глубине, поэзии, выраженной иногда в какой-нибудь одной строке, которая во сто
раз ценнее многих и многих так называемых великих произведений словесности. В конце же концов все
эти несметные и столь друг на друга непохожие человеческие следы производят разительно одинаковое
впечатление. Так что, если уж смеяться, то следует смеяться надо всеми. В Риме в таверне написано:
"Здесь ели и пили в прошлом столетии писатель Гоголь и художник Иванов", - далеко не седьмой, как
изволите знать. А не сохранилось ли надписи на подоконнике в Миргороде о том, что в позапрошлом
столетии некто кушал однажды с отменным удовольствием дыню? Весьма возможно. И, по-моему,
между этими двумя надписями нет ровно никакой разницы...
- Мне вот сейчас пришло в голову, - продолжал он, - где я на своем веку бывал и какие надписи
видел? Оказывается, даже и счесть невозможно. Надписи перстнями на зеркалах в отдельных кабинетах
ресторанов. Надписи клинописью. Надписи на колоколе в заштатном городе Чернаве, - имя, отчество и
фамилия купца такой-то гильдии, создателя сего колокола. Гиероглифы на обелисках, на развалинах
Карнакских капищ. Надписи на триумфальных цезарских арках. Каракули карандашом на голубце возле
одного святого колодца в непролазной глуши Керженских лесов: "Поситили грешныи Ефим и
Прасковья". Надписи сказочно-великолепной вязью в мечети Омара, в Айя-Софии, в Дамаске, в Каире.
Тысячи имен и инициалов на старых деревьях и на скамейках в усадьбах и городах, в Орле и
Кисловодске, в Царском Селе и в Ореанде, в Нескучном и в Версале, в Веймаре и Риме, в Дрездене и
Палермо. Больше же всего, конечно, эпитафий. Где? Опять-таки даже счесть трудно. На деревянных и
каменных крестах, на всяческих мавзолеях, на гранитных и сикоморовых саркофагах, на пеленах мумий,
на медных досках, на железных плитах, на урнах и стелах, на драгоценных шалях, покрывающих гробы
Стр.1