Иван Алексеевич Бунин
ЗИМНИЙ СОН
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
Днем, гуляя, Ивлев прошел по выгону мимо школы.
На крыльце стояла учительница и пристально смотрела на него.
На ней была синяя на белом барашке поддевка, подпоясанная красным кушаком, и белая папаха.
Потом он лежал у себя в кабинете на тахте.
На дворе, при ярком солнце и высоких сияющих облаках, играла поземка.
В окнах зала солнце горячо грело блестящие стекла.
Холодно и скучно синело только в кабинете - окна его выходили на север.
Зато за окнами был сад, освещенный солнцем в упор.
И он лежал, облокотившись на истертую сафьянную подушку, и смотрел на дымящиеся сугробы
и на редкие перепутанные сучья, красновато черневшие против солнца на чистом небе сильного
василькового цвета.
По сугробам и зеленым елкам, торчавшим из сугробов, густо несло золотистой пылью. И он,
глядя, напряженно думал:
- Где же, однако, с учительницей встретиться. Разве поехать к Вуколовой избе.
И тотчас же в саду, в снежной пыли показался большой человек, шедший по аллее, утопая в снегу
по пояс: седая борода развевается по ветру, на голове, на длинных прямых волосах, истертая шапка, на
ногах валенки, на теле одна ветхая розовая рубаха.
- Ах, - подумал Ивлев с радостью, - непременно случилось что-нибудь ужасное!
Это был Вукол, разорившийся богач, живший в одинокой полевой избе с пьяницей-сыном.
И Вукол стоял в прихожей, плакал и жаловался, что сын бьет его, с размаху кланялся горничным
и просил чайку - хоть щепоточку.
- Затем и лез по сугробам, по морозу, - говорил он. - Что поделаешь, привык, а сын не дает,
грозит убить...
И видно было, что его самого трогает - и гораздо более, чем побои и грубость сына, - то, что он
когда-то каждый день пил чай и привык к нему.
Он был страшен и жалок, по-медвежьи держал палку в посиневших руках.
- Дайте ему, - сказал Ивлев, - и чаю, и сахару, и белого хлеба!
Воротясь в поле, в свою ледяную избу, Вукол, пользуясь отсутствием сына, вытащил из-под
лавки позеленевший самовар, набил его ледяшками, намерзшими в кадке, наколол щепок, жарко запалил
их, окунув сначала в конопляное масло. И скоро, под дырявой, проржавевшей трубой, самовар буйно
загудел, заполыхал, и старик, все подогревая его, уселся пить.
Как вдруг вошел сын.
Изба была вся голубая от дыму.
Старик кончал двадцатую чашку.
И сын так крепко стукнул его костылем в темя, что он мгновенно отдал богу душу.
Тогда Ивлев велел запрячь в бегунки молодую, горячую лошадь.
Был розовый морозный вечер, и он оделся особенно тепло и ладно, вышел, сел, и санки понесли
его по выгону к школе.
На крыльцо тотчас вышла весь день поджидавшая его учительница.
- Мы непременно должны посмотреть Вукола! - крикнула она.
На ней была синяя на белом барашке поддевка, подпоясанная красным кушаком, и белая папаха.
Глаза сияли веселой хитростью, лицо от папахи казалось еще милее и нежней.
Она смеялась, нагибая голову к муфте, закрываясь от острого ветра.
Лошадь летела как на крыльях.
Сзади, за степью, садилось солнце.
Снежное поле, расстилавшееся впереди, зеленело.
И встречный ветер, как огнем, жег щеки, брови.
Ивлев оглянулся - не едет ли кто сзади. Поле было пусто и уже темнело в малиновом свете
заката. И он обнял учительницу, ища губами ее щеку. Она засмеялась пуще и схватила вожжи.
- Нет, - крикнула она, - мы должны сперва заехать.
Стр.1