Иван Алексеевич Бунин
ГРАММАТИКА ЛЮБВИ
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
Некто Ивлев ехал однажды в начале июня в дальний край своего уезда.
Тарантас с кривым пыльным верхом дал ему шурин, в имении которого он проводил лето.
Тройку лошадей, мелких, но справных, с густыми сбитыми гривами, нанял он на деревне, у богатого
мужика. Правил ими сын этого мужика, малый лет восемнадцати, тупой, хозяйственный: Он все о чем-то
недовольно думал, был как будто чем-то обижен, не понимал шуток. И, убедившись, что с ним не
разговоришься, Ивлев отдался той спокойной и бесцельной наблюдательности, которая так идет к ладу
копыт и громыханию бубенчиков.
Ехать сначала было приятно: теплый, тусклый день, хорошо накатанная дорога, в полях
множество цветов и жаворонков; с хлебов, с невысоких сизых ржей, простиравшихся насколько глаз
хватит, дул сладкий ветерок, нес по их косякам цветочную пыль, местами дымил ею, и вдали от нее было
даже туманно. Малый, в новом картузе и неуклюжем люстриновом пиджаке, сидел прямо; то, что
лошади были всецело вверены ему и что он был наряжен, делало его особенно серьезным. А лошади
кашляли и не спеша бежали, валек левой пристяжки порою скреб по колесу, порою натягивался, и все
время мелькала под ним белой сталью стертая подкова.
- К графу будем заезжать? - спросил малый, не оборачиваясь, когда впереди показалась деревня,
замыкавшая горизонт своими лозинами и садом.
- А зачем? - сказал Ивлев.
Малый помолчал и, сбив кнутом прилипшего к лошади крупного овода, сумрачно ответил:
- Да чай пить...
- Не чай у тебя в голове, - сказал Ивлев. - Все лошадей жалеешь.
- Лошадь езды не боится, она корму боится, - ответил малый наставительно.
Ивлев поглядел кругом: погода поскучнела, со всех сторон натянуло линючих туч и уже
накрапывало - эти скромные деньки всегда оканчиваются окладными дождями... Старик, пахавший возле
деревни, сказал, что дома одна молодая графиня, но все-таки заехали. Малый натянул на плечи армяк и,
довольный тем, что лошади отдыхают, спокойно мок под дождем на козлах тарантаса, остановившегося
среди грязного двора, возле каменного корыта, вросшего в землю, истыканную копытами скота. Он
оглядывал свои сапоги, поправлял кнутовищем шлею на кореннике; а Ивлев сидел в темнеющей от
дождя гостиной, болтал с графиней и ждал чая; уже пахло горящей лучиной, густо плыл мимо открытых
окон зеленый дым самовара, который босая девка набивала на крыльце пуками ярко пылающих
кумачным огнем щепок, обливая их керосином. Графиня была в широком розовом капоре, с открытой
напудренной грудью; она курила, глубоко затягиваясь, часто поправляла волосы, до плечей обнажая свои
тугие и круглые руки; затягиваясь и смеясь, она все сводила разговор на любовь и между прочим
рассказывала про своего близкого соседа, помещика Хвощинского, который, как знал Ивлев еще с
детства, всю жизнь был помешан на любви к своей горничной Лушке, умершей в ранней молодости. "Ах,
эта легендарная Лушка! - заметил Ивлев шутливо, слегка сконфузясь своего признания. - Оттого, что
этот чудак обоготворил ее, всю жизнь посвятил сумасшедшим мечтам о ней, я в молодости был почти
влюблен в нее, воображал, думая о ней, бог знает что, хотя она, говорят, совсем нехороша была собой".
"Да? - сказала графиня, не слушая. - Он умер нынешней зимой. И Писарев, единственный, кого он иногда
допускал к себе по старой дружбе, утверждает, что во всем остальном он нисколько не был помешан, и я
вполне верю этому - просто он был не теперешним чета..." Наконец босая девка с необыкновенной
осторожностью подала на старом серебряном подносе стакан крепкого сивого чая из прудовки и
корзиночку с печеньем, засиженным мухами.
Когда поехали дальше, дождь разошелся уже по-настоящему. Пришлось поднять верх, закрыться
каляным, ссохшимся фартуком, сидеть согнувшись. Громыхали глухарями лошади, по их темным и
блестящим ляжкам бежали струйки, под колесами шуршали травы какого-то рубежа среди хлебов, где
малый поехал в надежде сократить путь, под верхом собирался теплый ржаной дух, мешавшийся с запахом
старого тарантаса... "Так вот оно что, Хвощинский умер, - думал Ивлев. - Надо непременно заехать,
хоть взглянуть но это опустевшее святилище таинственной Лушки... Но что ни человек был этот
Хвощинский? Сумасшедший или просто какая-то ошеломленная, вся на одном сосредоточенная душа?"
По pассказам стариков-помещиков, сверстников Хвощинского, он когда-то слыл в уезде за редкого
Стр.1