Иван Алексеевич Бунин
СВЯТЫЕ
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
Дом был полон гостей, - гости бывали часто и гостили подолгу, - светлая морозная ночь сверкала
звездами за мелкими стеклами старинных окон. К кафельным печкам подойти было нельзя - так
накалили их. По всем комнатам горели праздничные лампы, в самой дальней, диванной, даже люстра,
мягко игравшая хрусталем, смугло-золотистым от времени. В гостиной сдавали на трех зеленых столах,
за высокими канделябрами, в блеске свечей. В столовой стол был уставлен закусками, посудой и
разноцветными графинами: гости то и дело выходили из гостиной, наливали рюмки, чокались и, потыкав
вилками, возвращались к картам. В буфетной кипел ведерный самовар: старик-буфетчик волновался,
ссорился с Агафьей Петровной, шипел и замахивался серебряной ложкой на Устю, накладывая граненые
вазы вареньем, наливал стаканы черным чаем и посылал подносы в гостиную. Вся лакейская была
завалена хорошо пахнувшими шубами, шапками и лисьими поддевками. А там, в дядиных комнатах,
сидел Арсенич.
Дети заходили и в лакейскую и в буфетную, стояли возле играющих в гостиной; от нечего делать
таскали со стола в столовой кружочки колбасы, смотрели в нижние стекла: видно было глубокое небо в
редких острых звездах, снег, солью сверкавший под луною, длинная волнистая тень из поварской; а
дальше, за белыми лугами - высокие косогоры, густо поросшие темным хвойным лесом, сказочно
посеребренным луной сверху. Подражая гостям, дети говорили друг другу "вы".
- Мить, а Мить, - сказал застенчивый Вадя, - вы нынче пойдете к Арсеничу?
- А вы? - спросил Митя, как всегда, очень строго. - Я непременно пойду.
И, оглянувшись пи гостиную, на буфетную, - ходить к Арсеничу запрещалось, потому что у него
было очень холодно, - дети медленно, как будто гуляя, перешли зал и вдруг быстро шмыгнули за
небольшую дверку возле печки в углу - в те необитаемые комнаты, где жил и умер дядя-охотник и где
теперь гостил Арсенич, раза два-три в год приходивший повидать своих господ.
Дом жил своей жизнью, веселой, праздничной, эти комнаты своей - бедной, всем чужой. Но
Арсенич наслаждался своей близостью к той, первой. Два-три раза в год барыне докладывали, что он
стоит у крыльца. Она приказывала сказать ему, чтобы он шел в дядины комнаты, и Агафья Петровна
посылала ему самовар, колбасы, белого хлеба, графинчик водки. Арсенич, сидя весь день одинодинешенек,
пил чай, курил, сладко плакал и поздно ночью, - в одно время с господами, - укладывался
спать, усталый и растроганный, на соломе возле печки. Прожив так с неделю, он искал случая увидеть
барыню и, накланявшись ей, несколько раз поймав ее руку для поцелуя, удалялся на деревню, на свою
квартиру у мужика. Это и называлось - повидаться со своими старыми господами.
Дядиных комнат было две. Теперь в первой комнате было темно, только на полу лежали и
наполняли темноту таинственным лунным светом два белых частых переплета; пахло тут седлами дяди и
крысами. В другой сумрачно, дрожащим пламенем полыхала на кухонном столе возле остывшего
самовара толстая сальная свеча в черном жестяном подсвечнике и густыми волнами плавал дым:
посылали Арсеничу и табаку, но слабого, турецкого, и Арсенич, чтобы накуриться, принужден был
курить без передышки. Топили тут плохо, окно было запушено серым инеем, и от него несло морозом.
Большая черная картина висела в углу вместо образа: на руках чуть видной богоматери деревянно
желтел нагой Иисус, снятый со креста, с запекшейся раной под сердцем, с откинутым назад мертвым
ликом. Арсенич, взлохмаченный, как кипень седой, красный и небритый, в истертом дядином пиджаке,
сидел, подложив под себя одну ногу в валенке, на табурете возле стола. Он курил толстую вертушку и в
какой-то радостной задумчивости плакал горькими слезами, не стирая крупных капель, катившихся по
носу. Как всегда, дети, не спуская с него любопытных глаз, подошли к столу и стали пристально
разглядывать сизые старческие руки, ворот грязной ночной рубашки, тоже дядиной, и красное, измятое,
в колючем серебре лицо. Арсенич, стыдливо отвернувшись, стал искать по карманам свой ужасный
носовой платок.
- Вы опять свои дудки курите? - спросил Вадя, остановив большие чистые глазки на этой
ветошке, давно и бережно хранимой.
- Опять, сударь, - покорным шепотом, тихо и радостно улыбнувшись, ответил Арсенич.
- И водку пили? - спросил Митя.
Стр.1