Александр Блок. Автобиография
---------------------------------------------------------------------------Оригинал
находится здесь: Серебряного века силуэт...
---------------------------------------------------------------------------Семья
моей матери причастна к литературе и к науке. Дед мой, Андрей
Николаевич Бекетов, ботаник, был ректором Петербургского университета в его
лучшие годы (я и родился в "ректорском доме"). Петербургские Высшие женские
курсы,
почти не знает. Собственно, нам уже непонятны своеобразные и часто
анекдотические рассказы о таких дворянах-шестидесятниках,
называемые "Бестужевскими" (по имени К. Н. Бестужева-Рюмина),
обязаны существованием своим главным образом моему деду.
Он принадлежал к тем идеалистам чистой воды, которых наше время уже
как
Салтыков-Щедрин или мой дед, об их отношении к императору Александру II, о
собраниях Литературного фонда, о борелевских обедах, о хорошем французском
и русском языке, об учащейся молодежи конца семидесятых годов. Вся эта
эпоха русской истории отошла безвозвратно, пафос ее утрачен, и самый ритм
показался бы нам чрезвычайно неторопливым.
В своем сельце Шахматове (Клинского уезда, Московской губернии) дед
мой выходил к мужикам на крыльцо, потряхивая носовым платком; совершенно по
той же причине, по которой И. С. Тургенев, разговаривая со своими
крепостными, смущенно отколупывал кусочки краски с подъезда, обещая отдать
все, что ни спросят, лишь бы отвязались.
Встречая знакомого мужика, дед мой брал его за плечо и начинал свою
речь словами: "Eh bien, mon petit..." ["Ну, что, милый..." (франц.).].
Иногда на том разговор и кончался. Любимыми собеседниками были
памятные мне отъявленные мошенники и плуты: старый Jacob Fidele [Яков Верный
(франц.).], который разграбил у нас
половину хозяйственной утвари, и
разбойник Федор Куранов (по прозвищу Куран), у которого было, говорят, на
душе убийство; лицо у него было всегда сине-багровое - от водки, а иногда -
в крови; он погиб в "кулачном бою". Оба были действительно люди умные и
очень симпатичные; я, как и дед мой, любил их, и они оба до самой смерти
своей чувствовали ко мне симпатию.
Однажды дед мой, видя, что мужик несет из лесу на плече березку,
сказал ему: "Ты устал, дай я тебе
помогу". При этом ему и в голову не
пришло то очевидное обстоятельство что березка срублена в нашем лесу. Мои
собственные воспоминания о деде - очень хорошие; мы часами бродили с ним по
лугам, болотам и дебрям; иногда делали десятки верст, заблудившись в лесу;
выкапывали с корнями травы и злаки для ботанической коллекции; при этом он
называл растения и, определяя их, учил меня начаткам ботаники, так что я
помню и теперь много ботанических названий. Помню, как мы радовались, когда
нашли особенный цветок ранней грушовки, вида, не известного московской
флоре, и мельчайший низкорослый папоротник; этот папоротник я до сих пор
каждый год ищу на той самой горе, но так и не нахожу, - очевидно, он
засеялся случайно и потом выродился.
Все это относится к глухим временам, которые наступили после событий 1
марта 1881 года. Дед мой продолжал читать курс ботаники в Петербургском
университете до самой болезни своей; летом 1897 года его разбил паралич, он
прожил еще пять лет без языка, его возили в кресле. Он скончался 1 июля
1902 года в Шахматове. Хоронить его привезли в Петербург; среди встречавших
тело на станции был Дмитрий Иванович Менделеев.
Дмитрий Иванович играл очень большую роль в бекетовской семье. И дед и
бабушка моя были с ним дружны. Менделеев и дед мой, вскоре после
освобождения крестьян, ездили вместе
в Московскую губернию и купили в
Клинском уезде два имения - по соседству: менделеевское Боблово лежит в
семи верстах от Шахматова, я был там в детстве, а в юности стал бывать там
часто. Старшая дочь Дмитрия Ивановича Менделеева от второго брака - Любовь
Дмитриевна - стала моей невестой. В 1903 году мы обвенчались с ней в церкви
села Тараканова, которое находится между Шахматовым и Бобловым.
Жена деда, моя бабушка, Елизавета Григорьевна, - дочь известного
путешественника и исследователя Средней Азии, Григория Силыча Корелина. Она
всю жизнь - работала над компиляциями и переводами научных и художественных
произведений; список ее трудов громаден; последние годы она делала до 200
печатных листов в год; она была очень начитана и владела несколькими
языками; ее мировоззрение было удивительно живое и своеобразное, стиль -
Стр.1