Борис Зайцев
Андрей Белый
Воспоминания о серебряном веке.
Сост., авт. предисл. и коммент. Вадим Крейд.
М.: Республика, 1993. -- 559 с.
OCR Ловецкая Т.Ю.
Царицыно -- дачное место под Москвой, по Курской дороге. Недостроенный дворец Екатерины,
знаменитые пруды, парк вроде леса. Очень красиво. Сила зелени, произрастание, свежесть и влага. В
Москве многие любили Царицыно. Были там и собственные дачи, или -- кому особенно нравилось -снимали
помещения из года в год у местных жителей, становились как бы летними обитателями
Царицына.
-- Борю Бугаева отлично помню,-- говорила моя жена, в юности тоже царицынская дачница.
-- Я была девочкой еще, мы жили в Воздушных садах, около дворца. Дача Бугаевых недалеко
оттуда. Боря был светленький мальчик, лет двенадцати, с локонами, голубыми глазами, очень изящный.
Прямо скажу даже -- очаровательный мальчик. Любил рыбу удить в пруду, так и представляется мае с
удочкой на берегу -- пруды там огромные. Мать у него была бледная, красивая, отец -- профессор в
Москве, чудаковатый какой-то. За Борей присматривала гувернантка. Потом, много позже, я встретилась
с ним в Москве, он стал студентом, и, оказывается, поэт, пишет "Симфонии", "Золото в лазури"... Боря
Бугаев оказался Андреем Белым!
Отец "Бори Бугаева" -- математик, крашеный старик с разными причудами -- молва о нем шла
однородная, вряд ли ошибочная.
Профессора этого не приходилось встречать. Мать Белого я немного знал: блестящая женщина,
но совсем иных устремлений, кажется очень бурных. Так что Андрей Белый явился порождением
противоположностей.
На московском Арбате, где мы тогда с женой жили, вижу его уже студентом, в тужурке серой с
золотыми пуговицами и фуражке с синим околышем.
Особенно глаза его запомнились -- не просто голубые, а лазурно-эмалевые, "небесного" цвета
("Золото в лазури"!), с густейшими великолепными ресницами, как опахала, оттеняли они их.
Худенький, тонкий, с большим лбом и вылетающим вперед подбородком, всегда закидывая немного
назад голову, по Арбату он тоже будто не ходил, а "летал". Подлинно "Котик Летаев", в ореоле нежных
светлых кудрей. Котик выхоленный, барской породы.
Он только еще начинал писать. Учился на естественном факультете1, печатался в
"Скорпионе" (издательство), в журнале "Весы" под началом Валерия Брюсова. Считалось среди
молодежи тогдашней, что он "необыкновенный" какой-то -- поэт, мистик с оттенком пророчественности
и символист (по другим -- "декадент"). Но не просто декадент, а всем обликом своим являет нечто
особенное 2 -- не предвестие ли "новой религии"? Видели в нем нечто общее и с князем Мышкиным из
"Идиота". Передавали, что в университете вышел с ним даже случай схожий: на студенческом собрании,
в раздражении спора кто-то "заушил" его. Он подставил другую щеку.
Ранние его произведения быстро привлекли внимание -- насмешливое у старших, сочувственное
у молодежи. Лазурь бугаевских глаз в стихах "Золото в лазури" сияла почти ослепительно. Конечно,
острей и _д_у_х_о_в_н_е_й_ ощущал он свет, чем кто-либо. "Симфонии" показались необычайными и по
форме -- полулитература, полумузыка... Лес, кентавры, беклиновское нечто в "Северной". В
"Драматической" синие глаза московской красавицы, Владимир Соловьев, Евангелие от Иоанна -- все это
неслось в туманно-музыкальном вихре.
В то время и он, и Блок только еще выходили из-под плаща Соловьева -- в "Симфонии" Соловьев
с "брадою" своей и в крылатке, развевающейся фантастически, "шествовал" над Москвой в утренних
зорях, обещавших и Белому, и Блоку некие откровения, "раскрытия".
Все это оказалось призраком, мечтой, на церковном языке "прелестью". И оба оказались -- поразному,--
но вроде одаренных лжепророков.
Как бы, однако, об этом ни судить, что бы ни говорить о Белом и Блоке в целом, юношеский
образ "Бори Бугаева" оттиснут в памяти печатью романтическою -- прозрачные, чистые краски в нем
были тогда. И нечто певуче-летящее, с оттенком безумия.
Стр.1