В. Г. Белинский
Александрийский театр.Щепкин на петербургской сцене
Белинский В. Г. Собрание сочинений. В 9-ти томах.
Т. 7. Статьи, рецензии и заметки, декабрь 1843 -- август 1845.
Редактор тома Г. А. Соловьев. Подготовка текста В. Э. Бограда. Статья и примечания Ю. С.
Сорокина.
М., "Художественная литература", 1981.
OCR Бычков М. Н.
На прошлой неделе, когда дилетанты приходили в восторг от "Отелло", исполняемого на Большом
театре,-- в Александрийском, в последний день октября, в бенефис г. Каратыгина 2-го, публика прощалась
с знаменитым московским артистом Щепкиным, которого она успела полюбить так горячо в короткий
срок пребывания его в Петербурге. И как прощалась она?.. Надобно было присутствовать при этом, чтоб
видеть торжество гениального артиста и умилительное выражение привязанности к нему публики. Еще в
начале спектакля, в возобновленной пьесе "Ссора, или Два соседа"1, публика приняла Щепкина,
превосходно выполнившего роль Вспышкина, с необыкновенным радушием и восторгом; но когда
наконец в последний раз поднялся занавес и начались сцены из "Наталки-Полтавки", восторг публики
доходил до высочайшей степени... Каждый романс публика заставляла Щепкина повторить несколько раз.
Когда же все, что заключалось в этих сценах, выбранных нарочно для Щепкина, было пропето и
повторено и занавес должен был бы опуститься, Щепкин, тронутый и взволнованный, как бы поняв
грустное чувство публики, задержал еще на мгновение минуту расставанья и запел эти восхитительные по
своей простоте и грации куплеты из пьесы "Москаль-чарывник", которыми в течение своего пребывания в
Петербурге постоянно приводил в восторг публику... Невозмояшо описать восторга благодарных
зрителей. Едва только Щепкин окончил последний куплет, как громкие рукоплескания и восклицания:
"браво! фора! bis!" загремели со всех сторон, и потом вдруг все смолкло, и в театре сделалось так тихо,
что можно было слышать малейший звук. Щепкин снова пропел этот романс -- и опять театр загремел
рукоплесканиями и криками "браво" и "фора"! И опять ему должно было петь. По окончании романса в
третий раз рукоплескания и крики одобрения не умолкали по крайней мере в течение пяти минут.
Оглушителен был восторженный крик этой тронутой и взволнованной массы, наполнявшей театр сверху
дониза. Наконец занавес опустился; начались вызовы. Надобно было не быть в театре в этот вечер, чтоб
не умилиться до глубины души сценою, которую мы сейчас опишем. Семь раз опускался занавес и семь
раз поднимался снова; семь раз уходил и снова являлся тронутый артист перед публикою, встречаемый и
сопровождаемый громкими криками и рукоплесканиями. Вся публика встала с своих мест, но никто не
думал идти из театра: каждому хотелось хоть сколько-нибудь воздать генияльному артисту за
наслаждения, которые он щедро расточал зрителям; каждому жаль было, что, быть может, долго уже не
придется увидеть Щепкина на петербургской сцене, и каждому хотелось хоть на секунду остановить
время расставанья. Но нельзя же было вызывать до утра: сцена вызовов уже и так продлилась за полчаса;
надобно было кончить, дать отдых собственным рукам, собственным чувствам, дать отдых артисту,
которого все это не могло порядочно не измучить, потому что сильное торжество так же утомляет, как и
сильное горе.
Торжество Щепкина было таково, какие редки вообще, еще более редки в сфере русского
драматического искусства, и тем более оно замечательно, что было вполне заслуженное. Щепкин своим
пребыванием в Петербурге сделал решительный переворот на русской сцене. Посещение его будет долго
памятно, потому что бросило семена, которые не могут не принесть плодов. Одно уже то, что Щепкин,
слухами о своем необыкновенном искусстве и даровании, которые блистательно оправдывались на деле,
заставил посещать Александрийский театр тех, которые давно уже не посещали его,-- чего-нибудь да
стоит. Сверх того, Щепкин произвел благодетельное влияние вообще на публику Александрийского
театра, приблизив ее к настоящему понятию о том, что такое драматическое искусство и что такое
истинный актер. А публика Александрийского театра, должно признаться,-- была далека от истинного
понятия о таких вещах. В понятии ее существовали и существуют доныне два рода артистов -трагические
и комические. Поэтому при появлении на сцене г. Каратыгина 1-го она считает непременною
своею обязанностию -- приходить в ужас и восторгаться; при появлении г-на Мартынова, напротив, она
непременно готовится хохотать, потому что убеждена, что он, как актер, по ее понятиям, комический,
должен смешить. И долго бы еще оставалась она в этом убеждении, если б Щепкин несколько не
поколебал его очень простым образом: при появлении его она не знала, и до сей поры не знает, какой он
Стр.1