Дмитрий Голубков
Недуг бытия.
Хроника дней Евгения Баратынского
Роман
М., "Советский писатель", 1981
OCR Ловецкая Т.Ю.
Часть первая
I
Парк, разбитый на покате двух холмов, широкими террасами нисходил к пруду.
Пруд был велик, он имел форму правильного овала. Зимою его расчищали от снега, и он
становился похож на старый серебряный поднос. Весною он оглашался протяжными кликами лебедей и
тугими, шибкими трелями соловьев. Бледно светился он в летних сумерках и словно приподымался,
приглядываясь к пугливо спускающемуся отроку.
За прудом начиналась роща, пышная и разлатая, но, не удержавшись на гребне угора, съезжала с
лиственным бормотаньем в овраг, по склону которого зияли, черные пасти гротов и призрачно белели
искусно выложенные руины.
Парк и овраг влекли далеко, расставаться с ними не хотелось. Но грустью и легким ужасом веяло
от косматых аллей и змеистых троп, внезапно ныряющих в задебренные глубины.
Отец измыслил эту дикую меланхолическую красу -- она живуче разрасталась, цепляясь за сердце
угрюмой прелестью сиротства и медленного запустенья.
Особенно пленительна была здесь погожая осень. Но чем роскошней сиял золотой и лазурный
день, тем непоправимей понималась разлука. Сухо сверкал остов фаворитной беседки отца, тоскливо
звенел и стучал о коряги ручей, такой громкий в облетевшем ольшанике. И отрок спешил выбраться из
рано вечереющего оврага.
Но всякий раз, будто споткнувшись, он останавливался перед кленом, высоко вскинувшимся меж
полунагих берез. Упорно держались на его узловатых ветвях клочья златозвездого облаченья; в сумерках
словно столп густого сиянья восставал из темной земли, соединяясь с багровыми облаками. И скудный
миткаль соседней осины, словно заражаясь этой гордою яркостью, играл светло и даже пламенно. И
вспоминалось дрожанье свеч, и голубой дым ладана, глубокий блеск иконостаса. И шарканье грабель,
шелест сгребаемой в аллеях листвы возвращали слуху вздохи и шепот родных, собравшихся помолиться
за упокой души отставного генерал-майора Абрама Андреича Баратынского, преставившегося в Москве.
Перед бельведером стояла стайка пиний, чудом прижившихся на чуждой почве. Они нравились
ему. Он любовался округлыми очертаниями их кронок, благородным оттенком сероватой, как бы
запепленной хвои: деревца родились в Италии, под небесами Данта и Тасса! Солнце упадало на них, и
мягкий волнистый свет перебегал по блеклым вершинам,-- слабая улыбка, скользящая по лицу
чахоточной девы... Он брал на ладонь рыжеватые, как веснушки, шелушинки коры, осторожно нюхал, дул
-- летите! Они пахли солнечной пылью и канифолью, летели легко, далеко.
Старый садовник говорил, что имя Мара {Название тамбовского имения Баратынских.} означает
овраг. Дядя Богдан, остро щуря дальнозоркие адмиральские глаза, рассуждал:
-- Мара -- гм, Мара... Ежели брать по созвучью, то весьма родственно италийскому il mare {Море
(итал.).}.
Интересно объяснял и ветхий, но до чрезвычайности расторопный священник отец Василий:
-- Слово сие многомысленное. Можно толковать и как туман, марево, и как оморок, сон, и как
блазн -- обаяние, можно сказать...
И становилось радостно: чудесной и великой оказывалась Мара! В степном звуке ее имени
рокотал картавый гул полуденной волны; сонный северный туман проницали лучи роскошного
итальянского солнца...
Стр.1