Сергей ЛУЦКИЙ
СНОХАЧ БУСЫГИН
Повесть
— Во! — радостно выдыхает Марго от порога. — Трифоныч на вышке Наташку дрючит. Ей-богу!..
Голос у Марго с пропоистой хрипотцой, передних зубов наполовину нет, но это Марго не смущает.
Она во весь рот улыбается, ее круглое лицо исходит жизнерадостностью. Марго с размаха хлопает себя по
ляжкам.
— Ну, старый хер! Завалил Наташку на стол и — вперед!.. Зыркнул на меня, думала, убьет. А сам с
Наташки не слазит. Олежка узнает — чего будет!..
Женщины переодевались в пропахшие рыбой телогрейки (предстояло кормить лисиц) и на слова Марго
прореагировали не сразу.
— Да ты чего? Он же свекор ей!.. Поддала уже? Или со вчерашнего не отошла?
Но Марго сбить с толку невозможно.
— Вот этими глазами видела! Чтоб я сдохла, если вру! — Марго заводится, зрачки у нее загораются
дурным огнем. — Если свекор, так не мужик, что ли? Прибор работает!.. Наташка молодая, а Олежка
неделями дома не бывает, коммерсант хренов. У нее что, не чешется? Особая какая?..
— Откуда знаешь, что прибор работает? Проверяла? — подначивают женщины. Отношение к Марго
на звероферме особое.
— Предложит — проверю, ломаться не буду! — Переходы настроения у Марго стремительные, она
уже сипло хохочет. Что-что, а недотрогой Марго назвать трудно. О ее любвеобильном нраве ходят легенды
не только в Рябинках, но и среди матросов местной линии речфлота. — О, о, смотрите, Трифоныч на
кормокухню подался. А чего, сделал дело — гуляй смело!..
Глядя в окно на пожилого мужика, — сторожко оглядываясь, тот спешит от смотровой вышки, —
Марго опять смеется. В ее смехе расположение и товарищеское сочувствие. Мол, нормальное дело, чего
тушеваться? Так от природы положено.
Переодевшись в лоснящиеся, остро пахнущие лисьим кормом телогрейки, женщины тоже подступают
к окну. И по тому, как торопится и на ходу озирается зверофермовский повар Трифоныч, понимают: Марго
не наврала. Что-то и в самом деле на вышке произошло.
Ну, Наташка, кто бы подумал!..
— Она не вырывалась, не кричала? Может, он силой?..
— Ага, нашли дуру! Кто вырывается, если под хорошего мужика попадет? Одни импотенты кругом!..
— Ты, Маргарита, не трепись нигде, — внушительно говорит самая старшая из женщин. — Мало ли
чего в жизни бывает. У Наташки семья, зачем проблемы? Олежка дурной, еще застрелит отца.
Марго с готовностью поддакивает:
— Конечно, конечно! Зачем я буду им жизнь портить? Я чего, тупая, не понимаю?
И лицо у нее при этом становится веселым и мстительным.
2
Олег скучно смотрел на вишневого цвета дверь с богатой бронзовой ручкой. Двойная. Ничего из-за
такой не услышишь. Чего совещаются? Больше часа уже…
— Командир, веди в туалет. Мочевой пузырь у меня не резиновый.
Испуг прошел, и привычное состояние нагловатой уверенности возвращалось к Олегу. Что они ему
могут сделать? Ну, слегка помяли для профилактики. А если разобраться, он для них ценный кадр. Неизвестно
еще, для чего охранник больше приставлен: чтобы он, Олег, не слинял или чтобы ни одного волоса с его
головы не упало. Случись что, кто ссуду возвращать будет?
Охранник, мясистый молодой мужик в камуфляже, взглянул на Олега исподлобья. Его поведение
охраннику не нравилось.
— Руку! — Он щелкнул наручниками на своем запястье, потом на Олеговом. Приковывать к себе было
совсем ни к чему, но охранник хотел, видимо, показать, кто здесь главный. — Гуляй за мной.
Олег усмехнулся. Гнилой мужик!.. Но через минуту уже об этом не думал. Он шел по светлым, с
дорогими картинами на стенах коридорам банка, с удовольствием смотрел на двери с роскошными
табличками, вдыхал пахнущий деньгами и успехом воздух, — и душа подрагивала от счастья.
Молодцы ребята! Умеют!.. И его место в их мире. А все эти прилизанные клерки и увешанные золотом
бабенки (как от заразного к стенке шарахаются!) еще будут, будут целовать ему задницу!..
Собственно, в туалет Олегу не нужно было. Просто он давно подметил: лучше всего о фирме говорят
туалеты. И если случалось бывать в солидной, не мог отказать себе в удовольствии заглянуть туда.
Стр.1
Сверкающие роскошью итальянских смесителей и белоснежных писсуаров помещения! Запахи дорогих
освежителей и жидкого мыла в элегантных флаконах!..
— Здесь-то отпусти, — сказал он охраннику. — Не боись, через окно не убегу.
Тот пожал накачанными плечами, разъял стальную скобу на Олеговом запястье.
— Куда ты от нас денешься — четвертый этаж… На задвижку не закрываться, понял?
— Как скажешь, начальник!
Олег прикрыл за собой дверь. В ноздри остро вошла свежесть моря. В ясных, с едва уловимым
свинцовым оттенком зеркалах до малейших подробностей отражался крутой евростандарт.
Ей-богу, в таких апартаментах жить можно!
Он причесался, поиграл со смесителем (такого Олег еще не видел: вместо привычных кранов —
массивная никелированная рукоятка, которой все сразу и регулируется, температура воды и напор).
Уважительно прищелкнул языком.
Подумаешь, нет денег ссуду вернуть! Херня, все будет путем!.. Роскошь туалета непонятным образом
убеждала его в этом.
— Шустрее! — послышалось из-за двери. — Вызывают!
Олег еще раз провел ладонью по коротко стриженным волосам, с сожалением окинул взглядом
сверкающее и лоснящееся великолепие.
— Подождут. В штаны мне, что ли?.. — Но задерживаться все же не стал. С этими мужиками
перебарщивать нельзя, отобьют почки.
Охранник спрятал мобильник, по которому, видимо, только что получил цэу, торопливо щелкнул
наручниками. В его движениях сквозила непривычная суетливость.
— Строго тут у вас, — насмешливо прищурился Олег. — Платят хоть нормально?
Охранник шел рядом, сопел и ничего не говорил.
Через полчаса они уже были в аэропорту. Предстояло лететь в Рябинки. Как Олег понял, через деньдва
приедут описывать его имущество. А пока, значит, он будет под домашним арестом. Под присмотром
этого Терминатора.
— Пошли покурим, — дружелюбно предложил Олег. Мужик гнилой, но мосты наводить надо. — У
меня уже уши в трубочку сворачиваются. Прикинь — с утра не курил!..
Скучно в этот час было в аэропорту. Посадку на вертолет объявлять не торопились. Через весь зал
ожидания вытянулась на регистрацию очередь смирных вахтовиков из Самары. Эти улетали самолетом. Гдето
нудно капризничал ребенок.
Охранник молча вывел Олега на просторное крыльцо. От предложения закурить дорогой «Парламент»
отказался, достал свою «Яву». Держит дистанцию, хмыкнул Олег.
— Слушай анекдот. Как тебя зовут?
Охранник помолчал, потом буркнул:
— Илья.
— Так вот, Илюха. Приезжает, значит, один мужик из наших мест в Париж. Ну, всякие там
достопримечательности смотрит, Лувр и все такое. Повезли его к Эйфелевой башне. А там целая толпа. Все
не на башню смотрят, а на какого-то мужика. Тот стоит и пускает по-русски матюги. Наш к нему подходит,
мол, ты чего? А тот: земляк, я четвертый раз в Париже и каждый раз сюда прихожу. Ну когда эта долбаная
вышка нефть наконец даст?!.
Олег первым засмеялся, откидываясь всем телом назад. Но тут же замолчал и стремительно потянул
охранника за собой. От рейсового автобуса к крыльцу аэропорта шел средних лет мужчина в соболиной
шапке. Олег принялся кланяться ему в пояс, куражливо зачастил:
— Спасибо, отец родной, спасибо! Век помнить буду! Дай тебе бог здоровья, Валентин Степанович!..
— Насколько позволял упирающийся и ничего не понимающий охранник, Олег поднял вверх перехваченное
наручниками запястье.
— Из-за тебя, кормилец, повязали, чтоб ты сто лет жил и двести раком ползал! Спасибо, Валентин
Степанович, спасибо, благодетель!..
Обойдя стороной, мужчина в соболиной шапке скрылся за дверью зала ожидания. Вышедшие вместе с
из
ним
Олега.
— Ты это кончай, — тихо, сквозь зубы сказал охранник. — У меня лицензия, я школу Виннера кончил.
Удар правой сто пять килограммов, понял?!
Олег не спускал глаз с прозрачной, из толстого стекла двери.
— Я его еще в вертолете позорить буду! Я его достану, отвечаю!..
Охранник помедлил.
— Кто это?
— Глава нашей администрации. Пожалел дать подряд на содержание зимника. Сейчас бы проблем у
меня не было! — Олег поиграл желваками и с чувством добавил: — Мудила!..
3
автобуса
люди
с
усмешкой
поглядывали
на
Стр.2
Мартовский день с январским не сравнишь, пусть даже будет мороз. Зимой все мертвое стоит. А в
марте кора осинника на другом берегу Ваха уже зеленая. Значит, пошла работа. Началось.
Трифоныч, раздувая ноздри, остановился посреди двора. Весной пахнет. Такие дни бывают зимой в
оттепель, но то обман. Работа начинается сейчас. Солнце оплавило снег, он стал крупчатый, сверху
превратился в блескучий наст. Две-три недели — и начнет собираться под ним вода, хлынет ручьями в реку…
Вон и кончики веток на березе уже красные.
Пошло дело!
Кажется, столько еще времени до лета, а жизнь начинается теперь. Жизнь торопится сделать, что ей
полагается. Это если говорить про деревья. Лошади, коровы и овцы живут по-своему. Но жизнь им дает то,
что растет из земли. Через них — человеку. Что человек сам по себе? Зверем бы стал, в норе бы жил…
В узкое, похожее на бойницу окошко стайки вываливались шматки навоза пополам с сеном.
Показывались и прятались обратно вилы работника. Заходить в стайку было ни к чему — пропахнешь
навозом, а это сейчас некстати, — но Трифоныч не удержался. Мысли о работе, которой с каждым днем все
больше наполняется окружающая жизнь, требовали зайти.
Под низким потолком бревенчатой стайки было тепло, привычно и хорошо пахло коровами. Бусыгин
прошел мимо вяло помахивающих хвостов, заглянул в отделение к Червонке, любимице. Корова повернула к
нему голову, узнала, мыкнула. Своим большим животом она напоминала дирижабль и едва помещалась
между дощатыми стенками. Крупные влажные глаза смотрели мученически и удовлетворенно. Червонка вотвот
должна была отелиться.
Бусыгин почесал кучерявый лоб тупо уставившемуся на него быку. Прошел к огороженному закуту,
где под низко опущенными сильными лампами грелись недавно родившиеся поросята. На секунду задержался
у яловой Комолой.
Надо убирать.
И Червонка, и поросята, и глупый бык работали, делали свое дело. Червонка, как и другие коровы,
носила теленка, потом начнет давать молоко. Поросята росли, укреплялись в жизни, набирали вес. Бык копил
силу, чтобы летом отдать ее стаду. Трифоныч чувствовал, они заодно с ним, делают одно и то же дело,
неизвестно кем и когда человеку и скоту назначенное. А Комолая не хотела быть, как они, как Бусыгин. Не
хотела работать, делать назначенное. Пустоцвет. Сорная трава.
— Ясли поплотней сделай. Набей пару реек, — сказал Трифоныч работнику. — Много сена
затаптывают.
Работник продолжал размашисто бросать в окошко навоз, не обращая на его слова внимания.
— Андрюха, тебе говорю!
Работник остановился, вынул из уха фитюльку на тонком, уходящем за пазуху проводке.
— Чего?
— Ясли, говорю, плотнее сделай. Вон сколько сена в навозе… Что это у тебя?
— Плейер. Музыку слушаю.
Бусыгин пошевелил бровями, задержал на работнике взгляд. Под сорок мужику, а забавляется, как
пацан. Им бы оглушить себя — музыкой или водкой, неважно. Главное, чтобы не думать. Что за народ такой?..
За калиткой было просторно. Взлетающее с каждым днем все выше солнце било в глаза, ощутимо грело
лицо. Длинная сельская улица по бокам была оторочена слепящими сугробами. Редкие прохожие здоровались
с Трифонычем первыми.
Встретиться с директором школы он договорился еще утром. И сейчас шел к двухэтажному типовому
зданию с приятным чувством. Не только потому, что надеялся продать в школьную столовую мясо Комолой.
Директора Бусыгин уважал. Это был понятный ему человек.
На полпути Трифоныч обнаружил, что забыл сигареты. Надо зайти в магазин. Из-за печки «Прима»,
конечно, лучше — сухая, но не возвращаться же домой. На воздухе его всегда тянуло закурить.
В холодном кирпичном магазине пахло апельсинами, турецкими кожаными куртками и селедкой.
Народа не было, лишь у прилавка, облокотясь, стояла Валентина Нефедова и разговаривала с новой
продавщицей. А что ей еще делать, подумал Бусыгин. Мужа похоронила, сыновья с семьями живут отдельно.
Вот и ходит в магазин, как в клуб — язык чесать. Обычно народа здесь хватало.
— Трифоныч, а я Татьяну твою видела! На рынке обувью торгует! — громко, как о великой радости,
сообщила Нефедова. — Говорит, от хозяина. Холодно на морозе целый день, зато выходит у нее неплохо!
Тысяч, говорит, по пять каждый месяц хозяин платит. Это сколько ж тебе, Трифоныч, за эти пять тысяч надо
корячиться?!
Дурная, подумал Бусыгин. Что на уме, то на языке. Видеть Валентину ему было досадно. Не потому,
что слишком простая и все, что угодно, может ляпнуть. Стыдно было думать, что спасла его в послевоенную
голодуху вот такая вот женщина.
— Как ты один живешь-то? — не отставала Нефедова. То, что Трифоныч хмуро зашевелил бровями, ее
не остановило. Склеротические щечки Валентины ярко рдели, глаза смотрели ясно, наивно. — Вы с Татьяной
развелись или как? Ее целый год в деревне нет — где, думаю. Говорит, дочери помогаю, потому живу в городе,
на рынке, дескать, торгую. А ты как? Тебе кто помогать будет? Хозяйство вон какое!..
— Разберемся как-нибудь, — скупо сказал Бусыгин. На Нефедову он не смотрел. Глаза обегали полки,
тесно уставленные импортными товарами в красивых цветных упаковках. — «Прима» есть? Или все уже
Стр.3