Олег СОЛДАТОВ
АНСАМБЛЬ
Повесть
Занавеска раздвинулась, и на сцену вывалился седой взъерошенный старик в коротком клетчатом
пиджачке, кремовых брюках и розовом платочке, франтовато повязанном на шею. Был он довольно высок ростом,
осанист и смугл. Улыбаясь и пританцовывая, старик достиг середины сцены, вынул из брючного кармана початую
бутыль, смачно отхлебнул, крякнул от удовольствия и, широко раскинув руки, запел на цыганский манер:
Как много женщин и вина,
Веселье, смех кругом…
За кулисами грянули гитары, ударили бубны и, вслед за стариком, на сцену вывалился целый цыганский
табор: кудрявый цыган с гитарой и четыре хорошенькие цыганочки в цветастых нарядах. Они запели и
закружились вокруг старика, а в глубине сцены, незаметно появившись из-за кулис, примостился лукавый
толстячок с бакенбардами.
Девицы пели, танцевали и казались вполне дружелюбными, пока все разом не влюбились вдруг в кремового
старика. Не выдержав такого удара, старик, выпив яду, театрально умер на сцене и спектакль закончился.
Актеры покинули сцену и собрались у большого стола в глубине зала.
— Спасибо, ласточки. Молодцы все, — похвалил старик, отряхивая колени. — Вам понравилось? —
спросил он у единственного в зале зрителя.
— Да, — ответил голубоглазый юноша, смущаясь оттого, что попал в центр внимания.
Во время спектакля он скромно сидел в дальнем углу сырого полуподвала, в котором размещался театр.
Театр! Есть что-то возвышенное и прекрасное в этом слове, слышится в нем горячий шепот влюбленных,
вкрадчивый голос соблазна, шум сражения и гром небесный.
Увы, складское помещение наименьшим образом подходило для создания таинственной атмосферы
театрального волшебства.
Подвал был дряхлым и обшарпанным — длинные, покрытые сатиновыми чехлами деревянные скамьи,
громоздкая обшарпанная тумба посреди сцены, задником для которой служил большой отрез мешковины,
прибитый торчащими наружу гвоздями к широкой доске, закрепленной под потолком; в углу скучало
расстроенное, видавшее виды, пианино. Ветхие стены, завешанные портретами знаменитых писателей, хранили
печать неблагоустроенности.
…Театр начинается с вешалки! Если так, то в подвале он заканчивался там же, возле двух рядов неглубоко
вбитых гвоздей, тянущихся от входа до небольшого закутка, где стояло ведро, предназначенное… впрочем,
водопровода тоже не было.
— А что вы так далеко сели? — приветливо улыбаясь, спросил старик. — Идите сюда, к нам. Чайку
попейте. Поговорим.
— Спасибо, — обрадовался юноша.
— Вы про нас как узнали? — поинтересовался старик. — Или пригласил кто?
— Нет. Я случайно зашел, — честно признался юноша, застенчиво поглядывая на разгоряченных актрис.
— А, ну-ну, — одобрил старик, посмотрев на него внимательно, так, что юноше сделалось неловко, и он
отвел глаза.
И действительно, он зашел случайно.
В сквере, возле моста, неподалеку от летнего кафе, его привлекла странная надпись. На проржавевшем
металлическом щите, рядом с шашлычным и пивным меню, кривыми буквами было выведено слово «Театр».
Ничего похожего на театр поблизости не оказалось, однако, пройдя чуть далее, юноша увидел такую же надпись
на шатком заборе — косо намалеванная стрелка указывала на низкую ржавую дверь ведущую в подвал жилого
дома. Рядом была пришпилена бумажная афиша, а под крохотным бетонным козырьком тускло мерцала
электрическая лампочка.
Обойдя огромную лужу, которая каким-то чудом не высохла, несмотря на несносную жару, юноша потянул
тяжелую дверь и вошел внутрь.
Стр.1
Ему сразу не понравился старик. В его облике было что-то неприятное и даже отталкивающее. Казалось, в
глазах его не хватало чего-то необходимого — они были холодны и безжизненны, как у человека, потерявшего
последнюю веру в человечество, знающего все обо всем и не надеющегося встретить в этом мире ничего нового
и интересного.
Всего актеров было семь человек, трое мужчин, включая старика, и четыре девицы. Они тихо
переговаривались, курили и пили чай.
— Простите, — вежливо спросил юноша, — а почему нет зрителей?
— Хе-хе. Почему, — невесело засмеялся старик. — Мы тоже хотели бы знать: почему?
— Но ведь можно пригласить знакомых.
— Так уж все знакомые этот спектакль видели, — старик обреченно махнул рукой. — Никто не придет.
— И не раз! — добавила игравшая злодейку томная красавица и улыбнулась юноше.
— Даже если придет всего один человек, мы будем играть так же, как для ста! — решительно заявил старик.
— Для настоящего актера важна сцена, а не количество поклонников или поклонниц!
От этих слов актеры загрустили и взоры красавиц затуманились.
Тогда старик запустил руку под стол и выудил оттуда бутылку вина.
— Ну, по маленькой! Для отдохновения…
Разговор сразу оживился. Хотя говорил преимущественно старик, а все остальные пили и слушали.
— Актер во время игры должен видеть картины, — педагогично изрек старик, осушая рюмку. — Что вижу?
Вот главный вопрос! Играю и смотрю, как в кино. А иначе, это будет простое кривляние, не имеющее никакого
отношения к искусству, когда артист выходит на сцену не для того, чтобы проживать роль, а для того, чтобы
демонстрировать себя и свои достоинства, у кого что есть. Если видит актер, то и зритель тоже будет видеть.
Старик допил рюмку, поглядел на юношу и ласково улыбнулся.
— Хочешь играть?
— Не знаю, — смутился юноша. — Может быть, потом.
Но старик схватил со стола какую-то толстенную книгу, быстро раскрыл ее и протянул юноше.
— На! Иди, читай вслух.
— На сцену?
— На сцену.
Юноша неуверенно взял книгу, покорно вышел на сцену и, волнуясь, прочел небольшой отрывок из какойто
пьесы.
— Теперь играй! — потребовал старик.
Юноша растерялся. Он недоуменно взглянул на старика, надеясь, что тот шутит, но старик был серьезен, а
красавицы–актрисы, внимательно и оценивающе следили за ним.
— Я так не могу, — робко извинился юноша.
— Попробуй. Не бойся, — уговаривал старик. — Тебе понравится.
Что значит «играть» и как это делается, юноша не представлял. Оставалось либо отказаться, либо
попробовать изобразить хоть что-нибудь в присутствии этих молодых красивых женщин, которые, признаться,
сильно его волновали. Еще во время спектакля юноша влюбился в одну из них, в ее жгучие, слегка раскосые
черные глаза, в которых кипела такая необузданная страсть, что каждый ее взгляд пронзал его точно молния.
— Играй, что помнишь, — напутствовал старик, — своими словами! Начинай!
Бедный юноша попытался начать.
С первых же слов, он почувствовал, что его собственный голос вдруг сделался чужим, непривычно и
странно зазвучав среди возникшей тишины; все вокруг отвлекало его; не зная, куда деть глаза, он, наконец,
уставил их в пол; сердце бешено стучало, а тело охватила предательская, нервная дрожь.
Мучительно вспоминая текст, он разболтанно заходил по сцене, нелепо размахивая руками и, декламируя
то, что помнил из роли. Догадываясь, что со стороны, вероятно, выглядит чудовищно, и от этого еще сильнее
смущаясь, юноша заспешил, скомкал концовку и, судорожно вздохнув, остановился.
— Ну, ладно, молодец, — похвалил старик. — Садись, отдыхай. Не все сразу.
Тем временем, сбегали за второй.
— Хотим танцевать! — капризно заявили девицы и устремились на сцену.
После третьей плясали все, и даже старик, не желая отставать, пустился в пляс.
Актриса с колдовскими глазами подошла к юноше и, обвив руками его шею, увлекла за собой. Едва их
лица приблизились, она прижалась к нему, охватив его губы пьянящим поцелуем.
— Твои глаза, как голубые брызги! — жарко прошептала она.
Все это видели, а старик, лихо отплясывая, завопил:
— Сейчас нас всех изнасилуют!
— Хорошо бы! — поддержала одна из девиц.
В голове юноши стоял сладкий туман. Все произошло так неожиданно и замечательно, что он не мог в это
поверить. Едва вновь зазвучала музыка, он устремился к актрисе, но она коварно отвернулась от него и, повиснув
Стр.2
на шее кудрявого гитариста, прильнула к его губам с той же неистовой страстью, с которой мгновение назад
целовала отвергнутого теперь юношу.
«Вот это да!» — подумал юноша, застыв на месте.
— Не грусти. Она со всеми так, — услышал он над ухом чей-то участливый баритон, — со стариком тоже.
Она у него живет.
На мгновение юноша утратил дар речи. Кто-то бережно взял его под руки и, отведя в сторону, усадил на
лавку.
— Уж я-то знаю, — заверил его баритон, принадлежавший толстяку с бакенбардами. — Они тут все друг
с другом перетрахались, а старик к тому ж еще и голубой.
Юноша недоверчиво покосился на толстяка, но глаза у того были пьяные и честные.
— Слушай, парень, — обнял его за плечи баритон, — ты мне чем-то симпатичен и поэтому я хочу дать тебе
один совет. — Он сделал паузу и пожевал губами. — Беги отсюда, пока они тебя не сожрали!
— В каком смысле? — не понял юноша.
— В таком. Сам думай, в каком, — таинственно заключил баритон и погрузился в молчаливую
задумчивость.
Безудержная пляска угасала. Близилась полночь; гасили свет, убирали со стола пустые рюмки и чашки,
прятали недоеденную колбасу. Утомленные девицы разом закурили.
Юноша почувствовал страшную усталость; виски ныли, словно кто-то невидимый пытался просверлить их
насквозь.
— Устал? — услышал он голос старика и, подняв голову, мучительно улыбнулся.
Старик весело глядел на него и, казалось, был очень доволен.
— Приходи завтра. Придешь?
— Не знаю, — замялся юноша, — может быть.
— Ну, гляди сам, — позволил старик. — У нас посещение свободное.
Когда юноша вышел за дверь, яркая луна плыла в кружеве облаков; вокруг было тихо, лишь за деревьями
шумел город. На лавочке в сквере бойко судачили старушки.
— Гляди-ка, пошел, петух крашеный! — услышал юноша и, втянув голову в плечи, прибавил ходу.
Тем временем в подвале старик обнимал смеющуюся актрису.
— Что, Томочка, птенчик, думаешь, придет? — спросил он ее.
— Придет. Я чувствую, — ответила она и улыбнулась той зловещей улыбкой, какой улыбалась на сцене во
время спектакля.
Но на следующий день юноша не пришел. Не пришел он и через неделю, и через месяц.
Иногда, по вечерам, он вспоминал свое приключение и поглядывал в сторону театра. Идти туда вновь ему
не хотелось. Во-первых, из-за старика, а во-вторых, из-за той обидной истории с поцелуем.
Прошло полгода, прежде чем юноша вновь пришел в подвал и обнаружил там одиноко склонившегося над
столом, печального старика.
— Здравствуйте, — сказал он, спускаясь по лестнице.
Старик чуть качнулся на высоком табурете и поднял седую голову.
— Здравствуй, дорогой. Хе-хе, — улыбнулся он. — Заходи, пожалуйста. Чайку хочешь?
— Спасибо. А где все? — спросил юноша.
— А кто его знает? — погрустнел старик. — Разбежались…
Юноша осторожно присел. Чашки на столе сверкали малахитовой плесенью.
— Понимаешь, нет? — встрепенулся старик. — Каждый думает, что без него студия погибнет и поэтому
начинает вести себя соответствующим образом. Но это не так! Это глупость, произошедшая от недомыслия! —
он полез в пиджак, вытащил из кармана пачку сигарет и, достав оттуда одну, бросил пачку на стол. — Им всем
кажется, что они теряли здесь время, что все это нужно одному только мне! А ведь это я научил их всему, что они
теперь знают и умеют: правильно ходить, говорить, думать и чувствовать! — он закурил, резко поднялся и нервно
прошелся по залу. — Но они хотят только брать, хапать, а актер должен в первую очередь уметь отдавать, дарить
людям то, что он накопил в своей душе и если он этого не умеет или не хочет, то, рано или поздно, он бросает
сцену!
Старик налил себе чаю и отхлебнул.
— Да что говорить. Твари. Самые хорошие вещи из гардероба утащили, — он окончательно успокоился и
сел за стол. — Ну, да ладно. Дурачье. Обидно. Дело-то интересное.
Юноше стало жаль студию, жаль тот вечер с танцами, вином и поцелуями. Он взял в руки гитару и,
перебирая аккорды, решил, что пришел зря.
— Послушай, — оживился старик, и глаза его потеплели. — Так ты на гитаре играешь?
— Чуть-чуть играю.
— Вот хорошо-то! А я тут знаешь, хе-хе, стихи пишу. Может, удастся их как-нибудь на музыку положить?
Стр.3