Леонид Андреев. Политические очерки
---------------------------------------------------------------------------Составитель:
В. Г. Есаулов, декабрь 2005 г.
Источники электронных версий приводятся в конце каждого очерка.
--------------------------------------------------------------------------Памяти
Владимира Мазурина
Впервые узнал я Владимира Мазурина в той же Таганской тюрьме, в какой
его повесили. Среди других политических - большей частью молодых рабочих и
студентов - он сразу выделялся энергичным лицом своим, смелою простотой и
какой-то особенной внушительностью. Заметно было, что не только на
товарищей своих, но и на тюремную низшую администрацию он действовал
покоряюще: все его знали, все внимательно прислушивались, когда он говорил,
и советовались с ним.
впоследствии строили для него эшафот, ласково называли его Володей,
говорили о нем с улыбкой, ибо был
Тюремные сторожа, те самые, вероятно, что
он весел и любил шутить, - но и с
некоторым опасением в то же время. Спокойно и уверенно отводя других
заключенных в их камеры после прогулки, Володю они мягко упрашивали, и
случалось, что все уже заперты, а он один ходит по коридору и заглядывает к
товарищам в окошечки: подморгнет, весело покажет белые зубы и крикнет
что-нибудь такое простое, дружеское, иногда смешное даже, от чего легче
станет на сердце. И чаще всего он забегал к новичкам. И в других отношениях
он заботился о товарищах: доставал им бумагу, устраивал переписку с
родными, снабжал "телефоном".
По виду Владимир Мазурин был скорее похож на рабочего, чем на
студента, носил пиджак поверх синей
рубахи и небольшой серый картузик.
Росту был он среднего, но широкоплеч, коренаст и, видимо, очень крепок; и
голос имел звучный и сильный. И еще только пробивались борода и усы. В
Таганку он был переведен из Бутырской тюрьмы, где его с некоторыми
товарищами подвергли зверскому избиению; у одного из избитых началась
чахотка, а Мазурин вообще стал слабее здоровьем и уже не мог петь. А раньше
пел.
По утрам, когда тюрьма просыпалась, первым товарищи начинали выкликать
Мазурина, просто, должно быть, хотелось услыхать его всегда добрый и как-то
звуком своим обнадеживающий голос. И когда на прогулку он выходил, то об
этом можно было догадаться по крикам, которые, сквозь решетки окон, падали
к нему во двор и возвращались назад веселым эхом.
После вечерней поверки, когда тюрьма затихала, Мазурин читал газету.
Начиналось это с того, что одно за другим хлопали окна и чей-нибудь голос
протяжно и певуче выкликал:
- Товарищи, собирайтесь!
К нему присоединялся другой голос, такой же протяжный и певучий. И
десятки голосов, переливаясь, многократно повторяясь эхом, таким сильным
cреди гладких тюремных стен, сливались в неясный музыкальный клик.
- Товарищи, собирайтесь!
Было это зимою, и на подоконники все вылезали тепло одетые. Один
только Мазурин оставался в своем неизменном пиджаке и рубахе. Возле себя он
ставил лампочку и начинал читать заранее отмеченные им места, - по условиям
места каждое слово нужно было выкрикивать отдельно, большою паузой
ограничивая его от следующего слова, и прочесть все было невозможно. Я
никогда раньше не думал, что газету можно читать так интересно, как читал
ее Владимир Мазурин. Каждое слово
он произносил своеобразно, резко
подчеркивая и смешное, и нелепое, и трагическое: в тишине ночи, когда внизу
только скрипел заржавленный фонарь, простые газетные слова взрывались, как
бомбы, звучали, как смех сатаны. Особенно старательно выговаривал Мазурин
громкие титулы, не выпускал из них ни слова, - и сколько ни писать дурного
об этих титулах и ничтожных носителях их, хуже того, что получалось у
Мазурина, - не будет.
Как раз в это время вышел в феврале манифест, и началось газетное
ликование по поводу дарованных свобод; в тюрьме, куда праздничные слова
проходили сквозь железную решетку, особенно чувствовалась их наивная,
Стр.1