Александр Амфитеатров
ЧУДОДЕЙ
Москва, Советский писатель, 1990
Макса, то есть Максимилиана Александровича, Волошина я знал хорошо, близко, дружески
(несмотря на разницу наших лет) в его парижские молодые дни. В течение двух лет он прикатывал к нам
на виллу Монморанси почти ежедневно, редко пропуская день-другой. Тогда это был самый
жизнерадостный и общительный молодой человек из всей литературно-артистической богемы не только
русского (с ним Макс, пожалуй, меньше знался), но и "всего" Парижа. Цвел здоровьем телесным и
душевным и так вкусно наслаждался прелестью юного бытия, что даже возмущал некоторых.
-- Помилуйте! -- восклицала М. А. Потапенко (супруга знаменитого романиста). -- На что похоже?
Мужик -- косая сажень в плечах, бородища -- как у разбойничьего есаула, румянца в щеках достаточно на
целый хоровод деревенских девок, и голос зычный -- хоть с левого берега Сены на правый кричать. А
говорит все о мистицизме да об оккультизме -- и таким гаснущим шепотом, словно расслабленный и
сейчас пред вами умрет и сам превратится в привидение. Даже не разберешь в нем, что он -- ломается,
роль на себя напустил, или бредит взаправду? Чудодей какой-то!
В парижском обществе (кого только Макс в нем не знал и к кому только не был вхож!) Волошин был
известен под кличкою "Monsieur c'est fres interessant!" *(Господин "это очень интересно!" (франц.)). От
его манеры откликаться этой фразою, произносимою неизменно в тоне радостного удивления,
решительно на всякое новое известие. Это восклицание действительно хорошо -- цельно -- определяло
тогдашнее существо: воплощенную жажду жизни, полную кипения и любопытства бытопознания.
Помню курьезный вечер. Бывала у нас, так же, как Макс, ежедневно Ольга Комиссаржевская, сестра
знаменитой Веры Федоровны, несколько на нее похожая, воительница "на усовершенствовании" и тоже,
как Макс, мистичка, к оккультизму склонная. Но -- полная противоположность Максу и по наружности,
ибо бледностью, худобою и траурным одеянием действительно немного походила на привидение, и, в
особенности, по настроению: воплощенное уныние, недовольство, жизнью, испуг пред сложною загадкою
бытия.
И вот однажды они, по обыкновению, у нас, но я занят, жена занята, -- остались они вдвоем. Говорить
им, по полярному разобщению натур, решительно не о чем. Ольга -- Гераклит, в черном хитоне с
воскрылиями, -- мрачно затискала свое слабое тельце в угол дивана. Волошин -- дюжий Демокрит,
велосипедист в бархатной куртке и шароварах шириною с Черное море -- бродит по гостиной, светло
улыбаясь каким-то своим неведомым, но радужным мечтам. Молчание длится минут пятнадцать. И вдруг
слышу -- печальный, не без оттенка презрительного негодования, хрустальный звон:
-- Вы... всегда так довольны собой?
И -- патетический ответ сочного баритона:
-- Всегда!
-- Как это странно!
Я покатился со смеху: уж очень комичен был контраст. Комиссаржевская ужасно обиделась. Волошин
нисколько. Его было очень трудно обидеть, по крайней мере, обидой реальной.
Но однажды он дрался на дуэли с Гумилевым -- за насмешки Гумилева над его фантастической
влюбленностью в фантастическую графиню Черубину де Габриак. Такой графини никогда не бывало на
свете, но под этим звонким псевдонимом, ловким кокетством по телефону, перемутила и перевлюбила в
себя сотрудников "Аполлона" лукавая литературная авантюристка, к слову сказать, оказавшаяся, когда ее
обличили, на редкость безобразною лицом. И вот из-за этакой-то "незнакомки-невидимки" стрелялись два
поэта! Правда, уж и дуэль была! Над калошей, забытой на месте поединка которым-то из дуэлянтов,
фельетонисты и юмористические листки потешались не один год.
Заочный роман с небывалой графиней -- наилучший показатель основной черты в характере М.
Волошина, я назову ее "воображательством". Он был честен, правдив, совершенно неспособен
обманывать умышленно, лгать сознательно. Но в нем жила непреодолимая потребность "воображать" -- и,
совсем вразрез с его жизнерадостностью, воображать по преимуществу что-нибудь жуткое,
сверхъестественное, мистическое. Воображал же он с такой силой и яркостью, что умел убеждать в
реальности своих фантазий и иллюзий не только других, но и самого себя, что гораздо труднее. Как-то раз
я попросил его показать мне "ночной Париж". Он очень серьезно отвечал, что его любимая ночная
Стр.1