А. Г. Степанов
Тверской государственный университет
Цыганское как русское в книге «Версты»
(стихотворения 1917–1920 годов)
«В тебе материал десяти поэтов и сплошь – замечательных!..», –
вспоминала Цветаева слова Волошина, который настойчиво советовал ей
напечатать стихи о России от лица какого-нибудь вымышленного поэта. <...> Последнего, к
счастью, не произошло, а декоративная «цыганщина» уступила место поиску ее психологического эквивалента в повседневной сложности межличностных отношений:
Цыганская страсть разлуки! <...> За этими метрически упорядоченными, «говорными» (Б. М. Эйхенбаум)
стихами пришли качественно иные, «заговóрные» тексты: ритмически разнообразные, интонационно насыщенные, наполненные фольклорной речевой стихией и народно-мифологической образностью. <...> С них началась новая Цветаева, в творчестве которой, как писала Надежда Павлович, «эти
характерные спондеи, рифмы, звучащие выкликами, спали под прежней
плавной поступью “московской боярыни Марины”, как спали все возможности революции в тихих переулках Арбата и Ордынки, в Кремлевских
башнях, в сонно-зеленых бульварах»3. <...> Ее ключевыми образами стали и мятежная Марина Мнишек, коронованная на царство в
Москве после венчания с Лжедмитрием, и дерзкая Мариула, которая, бросив маленькую дочь, ушла с чужим цыганским табором, и принявшая суровую монашескую аскезу схимница, и героиня романа Жермены де Сталь
Коринна, которую Освальд ревнует к ее поэтической славе, и дочь Иаира,
отказавшаяся (вопреки евангельскому канону) от воскресения, и «груст-
ная» Ева, помнящая о своей вине. <...> Среди поэтических масок Цветаевой в
этот период преобладают цыганские. <...> Они, за исключением одной – Кармен, уже описанной в литературе4, и составляют предмет статьи. <...> Цыганская тема в литературном творчестве освещена достаточно подробно. <...> Есть фундаментальная работа Ю. М. Лотмана и З. Г. Минц, где
«человек природы» в русской литературе XIX в. исследован в контексте
философских <...>
Цыганское_как_русское_в_книге_М._Цветаевой_«Версты»__(стихотворения_1917–1920_годов)_.pdf
А. Г. Степанов
Тверской государственный университет
Цыганское как русское в книге «Версты»
(стихотворения 1917–1920 годов)
«В тебе материал десяти поэтов и сплошь – замечательных!..», –
вспоминала Цветаева слова Волошина, который настойчиво советовал ей
напечатать стихи о России от лица какого-нибудь вымышленного поэта.
«Ты увидишь… как их через десять дней вся Москва и весь Петербург будут
знать наизусть». Эта избыточность дара, «преткнувшаяся о скалу…
немецкой протестантской честности, губительной гордыни всѐ, что пишу,
– подписывать» (IV, 174–175), осознавалась и самой Цветаевой. «Я –
многие, понимаешь? Быть может, неисчислимо многие! (Ненасытное множество!)»,
– признавалась она в письме к Рильке (VII, 64).
Не удивительно, что «нищей и тесной» жизни, «как она есть», Цветаева
противопоставила искусство. «Я не люблю жизни как таковой, – пишет
она Анне Тесковой, – для меня она начинает значить, т.е. обретать смысл и
вес – только преображенная, т.е. – в искусстве» (VI, 344). В письме к Ариадне
Черновой она развивает эту мысль: «Всякая жизнь в пространстве –
самом просторном! – и во времени – самом свободном! – тесна. Вы не
можете, будь у Вас в руках хоть все билеты на все экспрессы мира – быть
зараз и в Конго… и на Урале и в Порт-Саиде. Вы должны жить одну
жизнь, скорей всего – Вами не выбранную, случайную. <…> В жизни,
Аденька, ни-че-го нельзя, – nichts – riеn. Поэтому – искусство… Из этого –
искусство, моя жизнь, как я ее хочу, не беззаконная, но подчиненная высшим
законам, жизнь на земле, как ее мыслят верующие – на небе. Других
путей нет» (VI, 670).
Еще в «Вечернем альбоме», создававшемся под впечатлением от
«Дневника» Марии Башкирцевой, семнадцатилетняя Цветаева «жаждет
сразу – всех дорог», пребывая в состоянии полудетского эмоционального
сумбура («Молитва»):
Всего хочу: с душой цыгана
Идти под песни на разбой,
За всех страдать под звук органа
И амазонкой мчаться в бой…1.
(I, 32)
Затем в «Юношеских стихах» она пытается прочертить свою родословную.
Сохраняя установку на поэтизацию судьбы, она отбирает лишь то, что
подчеркивает ее социально-этническое изгойство:
Какой-нибудь предок мой был – скрипач,
Стр.1