Евгений Замятин. Рассказ о самом главном
--------------------------------------------------------------OCR
Кудрявцев Г.Г.
--------------------------------------------------------------Мир:
куст сирени - вечный, огромный, необъятный. В этом мире я:
желто-розовый червь Rhopalocera с рогом на хвосте. Сегодня мне умереть в
куколку, тело изорвано болью, выгнуто мостом - тугим, вздрагивающим. И если
бы я умел кричать - если бы я умел! - все услыхали бы. Я - нем.
Еще мир: зеркало реки, прозрачный - из железа и синего неба - мост,
туго выгнувший спину; выстрелы, облака. По ту сторону моста - орловские,
советские мужики в глиняных рубахах; по эту сторону - неприятель: пестрые
келбуйские мужики. И это я - орловский и келбуйский, я - стреляю в себя,
задыхаясь, мчусь через мост, с моста падаю вниз - руки крыльями - кричу...
И еще мир. Земля - с сиренью, океанами, Rhopalocera, облаками,
выстрелами, неподвижно мчащаяся в синь земля, а навстречу ей,
из
бесконечностей мчится еще невидимая, темная звезда. Там, на звезде - чуть
освещенные красным развалины стен, галерей, машин, три замерзших - тесно
друг к другу - трупа, мое голое ледяное тело. И самое главное: чтобы скорее
- удар о Землю, грохот, чтобы все это сожглось дотла вместе со мной, и дотла
все стены и машины на Земле, и в багровом пламени - новые, огненные я, и
потом в белом теплом тумане - еще новые, цветоподобные, тонким стеблем
привязанные к новой Земле, а когда созреют эти человечьи цветы...
Над Землею - мыслями - облака. Одни - в выси, радостные, легкие, сквозь
розовеющие, как летнее девичье платье; другие - внизу, тяжелые, медленные,
литые, синие. От них тень быстрым, темным крылом - по воде, по глиняным
рубахам, по лицам, по листьям. В тени - отчаянней мечется Rhopalocera
головой вправо и влево, и в тени чаще стрельба: солнце не мешает, удобнее
целиться.
* * *
Миры пересеклись, и червь Rhopalocera вошел в мир Куковерова, Талин,
мой, ваш - на Духов День (25 мая) в келбуйском лесу. Там - поляна, до краев
налитая крепчайшим, зеленым, процеженным сквозь листья солнечным соком;
посреди поляны огромный сиреневый куст, ветви согнуты тяжестью цветов; и под
кустом, по пояс в земле - каменная баба с желтой тысячелетней улыбкой. Сюда
придут сейчас к Куковерову пятеро келбуйских мужиков, чтобы сказать ему,
когда они начинают: послезавтра, завтра, может быть - даже сегодня. Но пока
еще пять минут Тале и Куковерову быть здесь вдвоем.
У Куковерова нет спичек, и он ловит солнце лупой - закурить. Молча
растет на папироске седой, чуть курчавый пепел, и как пепел - у Куковерова
волосы, а под пеплом...
Чтобы не смотреть на нестерпимые эти изгибы в уголках Талиных губ,
Куковеров смотрит на каменную бабу. Но там - тоже губы, улыбка тысячелетняя.
И он опять поворачивается к Тале:
- Вот - когда-то эти губы мазали человечьей кровью. В такой же день.
- А вы все, теперь, разве не мажете?
- Да. Но не только чужой - и своей тоже, своей кровью. И знаете - может
быть...
И в себе - очень тихо: что, может быть, это случится уже завтра,
послезавтра, и надо скорее взять как можно больше неба, и вот этот куст
сирени, и роющего лапками в цветах шмеля, и еще - еще одно...
Пальцы у него чуть дрожат (один палец - прокуренный, желтый от табаку),
с папиросы сваливается седой, чуть курчавый пепел.
- Вам, Таля, восемнадцать лет, а мне... Это, может быть, смешно, что
я... ведь я вас знаю всего неделю. А впрочем... Вам никогда не приходило в
голову, что теперь земля вертится в сто раз быстрее, и все часы - и все в
сто раз, и только поэтому никто не замечает? И вот, понимаете, какой-то один
день - или минута... Да, довольно минуты, чтобы вдруг понять, что другой
человек для вас...
Густые, пригнутые вниз тяжестью цветов сиреневые ветки. Под ними
вышитая кое-где солнцем тень - в тени - Таля. Ее густые, пригнутые вниз
тяжестью каких-то цветов, ресницы.
У Куковерова уже нет слов, и неизвестно почему - нужно согнуть, сломать
сиреневую ветку. Ветка вздрагивает - и вниз летит желто-шелковый Rhopalocera
прямо на Талины колени, в теплую ложбину ее пропитанного солнцем и телом
Стр.1