АЛЕКСАНДР ВОРОНСКИЙ
БОМБЫ
Источник: Воронский "Избранное", из-во "Художественная литература", М. 1976
Лес нерушимо хранил их тайну: они делали бомбы - Наташа и Анарх. Наташе исполнилось
семнадцать лет, Анарх был на три года старше ее. У Наташи волосы рассыпались темными охапками, и
ни гребенки, ни шпильки не могли с ними справиться. У Анарха волосы никак не рассыпались, а торчали
коротким ежиком. К тому же он голову часто стриг, и тогда только отдельные, редкие кусты, второпях и
по небрежности оставленные парикмахером, напоминали, что и Анарх не лишен растительности. Цвет
этой растительности был неважный: не то русый, не то грязновато-соломенный. Наташа смотрела на мир
преданными, любознательными глазами, и даже, когда Анарх обличал вселенную в подвохах и
несправедливости, Наташа тщетно старалась потушить блеск своего взгляда и придать ему хотя бы
самую малую скорбность. Во взгляде Анарха таились угрюмость и неприятие мира. Свойства эти
скрывались молодостью, добротой, но в самом же деле Анарх смотрел исподлобья, хмурил брови и
щипал их как бы даже с ожесточением. Брови эти, белесые, возникнув на почтительном расстоянии от
переносицы, скромно пропадали, не возбуждая внимания. Брови Наташи, точно расписанные углем,
уверенно бежали к ушам, да, да, к ушам, заставляя не одного молодца думать: "Ну и девка!" Лицо
Наташи цвело тончайшим и благородным румянцем. Лицо Анарха никак не цвело, оно отдавало
бледностью и желтоватыми пятнами. Нос Наташи утверждал себя в прямых, тонких и мягких линиях.
Нос Анарха расплывался. Наташа говорила звучно, часто смеялась, пела песни. Анарх говорил мало,
говорил хрипло, а подтягивая хору, путал себя и других и радости никому не приносил. Грудь Анарх
имел скорее впалую, в то время как Наташа продолжала пересаживать пуговицы на лифчиках, делая это
в скрытности. Анарх дышал больше животом, он, живот, и к пятидесяти годам вполне благополучной
жизни не обещал весомости. Наташа дышала той самой грудью, для которой пересаживались пуговицы и
спешно кроились новые лифчики, живот ее незначительно, но твердо округлялся. Анарх любил теорию,
любил философию и психологию, тратил на книги последние заветные полтинники. Наташу философия
не соблазняла, заветные полтинники она тратила на молоко, яйца, крупу и прочую докучную и
презренную мелочь, дабы Анарх от рассеянности и углубленного восприятия космоса не оборвался до
нитки и не помер бы с голоду. Жилось им все же нелегко, и нередко Наташа, глядя на Шопенгауэра, на
Маркса и на Канта, вздыхала и про себя жалела, что их бесполезно поджаривать на сковородке, тушить и
сдабривать приправой, в чем она, однако, никогда и ни за что не призналась бы непреклонному Анарху.
Такие преступные и необыкновенные мысли посещали Наташу в моменты малодушия, когда
исправником долго не выдавалось кормовых и одежных денег. Забыл с самого начала упомянуть, что и
Анарх и Наташа жили в ссылке. Повстречались они в пересыльной тюрьме, в тюрьме и возникла их
дружба. Не случись этой встречи в доме заключения, никогда, разумеется, скромные и тяжкие на подъем
граждане города Яренска не видели бы этих опасных и решительных заговорщиков, шествующих с
таинственным видом по болотистым и кочковатым улицам, числом не больше трех.
Почему друга Наташи называли Анархом? Скажем для успокоения, - по недоразумению. Сам
себя Анарх считал большевиком, но прислушивался к революционным синдикалистам, впрочем,
довольно умеренно и осторожно. За это некоторое его пристрастие ему и навязали кличку Анарха;
против нее он сперва с горечью возражал и даже грозил кой-кому суковатой дубиной, выломанной им в
таежных лесах края, но затем настолько смирился, что покорно даже отзывался на эту кличку.
Наташа считала себя социал-демократкой, не разбираясь в толках и направлениях, верила,
однако, в террор, преклонялась пред Марией Спиридоновой и каждый раз про марксизм забывала, если
какой-нибудь высокопревосходительство наглядно и на опыте доказывал бренность человеческого
существования даже и на высоких постах и ту бесспорную истину, что людей подстерегают
превратности и неожиданности. Не пренебрегала Наташа даже исправниками и урядниками, полагая, что
чем их меньше, тем лучше. Наташа жила в городе, снимая угол за два рубля в месяц. Анарх выбрал себе
комнату в деревне из пяти дворов, в полутора верстах от города. Деревенька хоронилась в лесу,
уходившем в необъятность. Анарх предпочитал уединение и неторопливую тишину. Все же к обеду он
все чаще и чаще отрывался от книг и начинал посматривать в окно, затянутое марлей от комаров.
Предчувствие оправдывалось: на мостках через речонку Кижмолу показывалась темнокудрая Наташа. В
руке она держала обычно учебники и узелок. Пока она неуверенно ступала по шатким и узким доскам,
держась за тонкие жердины перил, Анарх поспешно обдергивал косоворотку, приглаживал волосы, если
Стр.1