Алексей Николаевич Толстой. Хождение по мукам (книга 2)
--------------------------------------------------------------Изд.
"Художественная литература", М., 1976.
OCR & spellcheck by HarryFan, 10 Jul 2000
--------------------------------------------------------------*
КНИГА ВТОРАЯ *
* ВОСЕМНАДЦАТЫЙ ГОД *
В трех водах топлено, в трех кровях купано,
в трех щелоках варено. Чище мы чистого.
1
Все было кончено. По опустевшим улицам притихшего
ветер гнал бумажный мусор - обрывки военных
воззваний к "совести и
патриотизму" русского
снежными змеями поземки.
Это было все, что осталось от еще недавно
столицы. Ушли праздные толпы с площадей и
Петербурга
бумаги, с присохшим на них клейстером, зловеще шурша, ползли
шумной и
пробитый сквозь крышу снарядом с "Авроры". Бежали в
Временного правительства, влиятельные
морозный
приказов, театральных афиш,
народа. Пестрые лоскуты
вместе
со
пьяной
Исчезли с ободранных и грязных улиц блестящие экипажи, нарядные
сутолоки
улиц. Опустел Зимний дворец,
неизвестность члены
банкиры. знаменитые генералы...
женщины,
офицеры, чиновники, общественные деятели со взбудораженными мыслями. Все
чаще по ночам стучал молоток, заколачивая досками двери магазинов. Кое-где
на витринах еще виднелись: там - кусочек сыру, там - засохший пирожок. Но
это лишь увеличивало тоску по исчезнувшей жизни. Испуганный прохожий жался
к стене, косясь на патрули - на кучи решительных людей, идущих
звездой на шапке и с винтовкой, дулом вниз, через плечо.
Северный ветер дышал стужей в темные окна домов, залетал в
Улицу, выметенную
человек
с красной
опустевшие
подъезды, выдувая призраки минувшей роскоши. Страшен был Петербург в конце
семнадцатого года.
Страшно, непонятно, непостигаемо. Все кончилось. Все было отменено.
поземкой, перебегал
лепил новые
ведерком и кистью. Он
и новые
зеркальными окнами еще
в изодранной шляпе, с
листочки декретов, и они
ложились белыми заплатками на вековые цоколи домов. Чины, отличия, пенсии,
офицерские погоны, буква ять, бог, собственность и
хочется - отменялось. Отменено! Из-под шляпы свирепо поглядывал наклейщик
афиш туда, где за
бродили
окнам, видели: наискосок, у
топчется
само
по
право жить как
холодным
покоям
обитатели в валенках, в шубах, - заламывая пальцы, повторяли:
- Что же это? Что будет? Гибель России, конец всему... Смерть!..
Подходя к
особняка, где
кумачовый флажок, и тут
распахнутых дверей мебель, ковры, картины. Над
же
такую стужу? А
нерушимую
косточку
фабричных
высокопревосходительство и где, бывало, городовой вытягивался, косясь
серый фасад, - стоит длинная фура, и какие-то вооруженные люди выносят
настежь
бакенбардами, как у Скобелева, в легком
трясется. Выселяют! Куда в
высокопревосходительство-то,
механизма!
Настает ночь. Черно - ни
говорят, Смольный
залит светом, и в
жило его
на
из
подъездом -
его высокопревосходительство, с
пальтишке, и
седая голова его
куда хочешь... Это -
государственного
фонаря, ни света
из окон. Угля
истерзанным, простреленным городом воет вьюга, насвистывает
крышах: "Быть нам пу-у-усту". И бухают выстрелы
зачем, в кого? Не там ли, где мерцает зарево, окрашивает
Это
горят винные склады... В подвалах, в вине
из
нет, а,
районах - свет. Над
в дырявых
во тьме. Кто стреляет,
снежные облака?
разбитых
бочек,
захлебнулись люди... Черт с ними, пусть горят заживо!
О, русские люди, русские люди!
Русские люди, эшелон за эшелоном, валили миллионными толпами с
домой, в деревни, в степи, в болота, в леса... К
фронта
вагонах с выбитыми окнами стояли вплотную, густо, не шевелясь, так
покойника нельзя было вытащить из тесноты, выкинуть в
буферах, на крышах. Замерзали, гибли под колесами, проламывали
от
земле, к бабам... В
что и
на
на
окошко. Ехали
головы
габаритах мостов. В сундучках, в узлах везли добро, что попадалось под
руку, - все пригодится в хозяйстве: и пулемет, и замок
орудия, и
барахло, взятое с мертвеца, и ручные гранаты, винтовки, граммофон и кожа,
срезанная с вагонной койки. Не везли только денег - этот хлам не годился
Стр.1