Слепцов В.А.
Спевка
Часов в шесть пополудни на квартире у регента собирались певчие. Отерев предварительно сапоги
о валявшуюся в сенях рогожку, входили они в переднюю, в которой помещался старый провалившийся
диван, шкаф для платья и пузатый комод. По причине нагороженной мебели и происходившей оттого
тесноты одежа сваливалась в кучу на диване и частию на комоде. На полу и тут можно было нащупать
нечто вроде рогожки, о которую певчие при входе обязаны были шмыгать ногами. В дверях из передней в
залу стоял сам регент [1], мужчина среднего роста, лет сорока, с выразительным лицом и стрижеными
бакенбардами. Он стоял в халате, с трубкой в руках, и наблюдал за тем, чтоб сапоги у всех были
достаточно вытерты. В зале, на столе, горела сальная свеча и довольно тускло освещала большую печь в
углу, диван, фортепьяно с наваленными на нем нотами, комод красного дерева, несколько стульев и
скрипку, висевшую на стене. На другой стене видны были портрет митрополита Филарета, часы и
манишка. В зале было тесно, пахло сыростию и жуковым табаком, а когда кто-нибудь кашлял, то и резонансу
оказывалось мало. входя в залу, певчие кланялись, сморкались кто во что горазд и молча садились
на стулья. Собирались они не вдруг, а по нескольку человек, и всякий раз, когда в сенях начиналось
шмыгание, и сопение, регент спрашивал:
- Ну, все, что ли?
Из темной передней слышался ответ: "Нет еще-с".
- ДишкантА и альтА, не входите в залу; посидите там, пока ноги высохнут, - говорил регент,
встречая вновь прибывшую толпу мальчишек. Дискант и альт остались в передней и сейчас же начали
возню. Тенор и бас частию сидели в зале и сооружали самодельные папиросы, частию прохаживались по
комнате и вполголоса разговаривали между собой. В то же время, пока собирались певчие, происходила
такая сцена. В дверях стояла женщина в куцавейке, с большим платком на голове. Она привела сына,
мальчика лет четырнадцати, и просила принять его в число певчих. Регент ходил по зале, взбивал себе
хохол, потом останавливался у двери и отвечал скороговоркой: "Да-да-да", "хорошо-хорошо", "это так" и
прочее. Шли переговоры о цене. Регент колебался: принять певчего или нет, и утверждал, что мальчик
очень стар. Женщина, видневшаяся в полумраке из передней, слезливо посматривала на регента и
покусилась было даже упасть ему в ноги, прося не оставить сына, но регент удержал ее, говоря, что он не
бог. Испитой, косоглазый мальчик, с вихрами на макушке, в пестром ситцевом халате и в женских
башмаках, стоял у притолки и, время от времени потягивая носом, посматривал исподлобья на дискантов,
которые, со своей стороны, пользуясь темнотой, начали уже его задирать, дергая исподтишка за халат.
- Будьте отцом-благодетелем! - умоляла женщина. - Мальчик он смирный и в ноте тверд, а пуще
всего, страх знает. У Пал Федотыча, сами изволите знать, тоже и воды принести, и дров наколоть, печку
истопить - всё мальчики. Это он может.
- Долго ли он жил у Пал-то Федотыча?
- Год целый жил. Я было его к Калашникову еще малюточкой по десятому годочку отдала, да Палто
Федотыч уж очень просил, зачал меня сбивать: отдай да отдай ко мне! Сманил от Калашникова, а на
конец того, вот те здравствуй! Голову ему и прошиб.
- Как же так?
- Пьяный, известно. Да уж что и говорить. Такое-то тиранство, такое... сами извольте понять.
Робенок: где и пошалить, где что; а у него один разговор: чем ни попало по голове, особливо как ежели
грешным делом запьет. Опять сейчас с женой поругался - хлоп! В карты зачал играть, проиграется - хлоп!
Будьте ему заместо отца, батюшка, Иван Степаныч! Отцы вы наши сиротские! Не оставьте! - и женщина
опять было собралась бухнуться в ноги.
- Полно, полно, - остановил ее регент. - А вот мы посмотрим, как он знает пение. Войди сюда! Как
тебя звать-то?
- Митрием, - откашливаясь, сказал мальчик и, не без робости ступая своими грязными башмаками,
вошел в залу.
Регент сел за фортепьяно.
- Ноты знаешь?
- Знаю.
- Это какая нота?
Мальчик поморщил брови и, поглядев боком на клавиши, сказал: си.
- Врешь, фа. А это какая?
Мальчик подумал-подумал и сказал: до.
- Врешь, си. Ну да все равно. Пой! А-минь.
Стр.1