М. П. Погодин
Нищий
Русские повести XIX века 20--30-х годов. Том второй
М.,--Л., ГИХЛ, 1950
Подготовка текста, вступительная статья и примечания профессора Б. С. Мейлаха
OCR Бычков М. Н.
Вы знаете, друзья мои, старинную любимую мою привычку шататься в народе, присматриваться
к лицам и образам добрых соотечественников и прислушиваться к речам их и поговоркам, в веселые и
печальные минуты жизни, когда, выражусь их пословицею, -- у них что на уме, то и на языке. Вы
поверить не можете, с каким удовольствием провожаю я, например, какого-нибудь архангелогородца,
приехавшего в Москву с семгою, на колокольню Ивана Великого, показываю ему оттуда Москву
белокаменную, рассказываю о сорока сороках московских церквей, о славных удальцах, которые
расставляли на кресте плошки, и проч. и проч. На всех гуляньях в Марьиной роще я всегда бываю в
толпе народной, вступаю в разговор со всяким встречным, смеюсь, балагурю и каждый раз возвращаюсь
домой с новыми мыслями о свойствах, хороших и дурных, благословенного народа русского. Таким
образом легко мне было познакомиться и с героем моей повести. Теперь слушайте.
Часто проходил я Покровкою. На углу подле церкви Воскресения в Баратах встречался я всегда с
нищим, который с первого почти взгляда привлек мое внимание; но, не знаю почему, при всех моих
филантропических видах я всегда довольствовался подаянием ему нескольких копеек, когда у меня
случались они в кармане, и проходил мимо, как будто оправдывая пословицу: "сытый голодного не
разумеет".
Наружность его, однакож, оставила во мне впечатление. Мой нищий был росту среднего; волосы
черные с частою проседью покрывали его голову; из-под густых навислых бровей видны были глаза,
когда-то яркие; покрытый морщинами лоб, бледное лицо со впалыми щеками доказывали ясно, что сей
труженик приближается, наконец, к концу своего земного странствования, которое было нелегко для
него. Одежда его состояла в смуром армяке, из-под которого видны были лоскуты нагольного тулупа, в
шапке, когда-то плисовой, теперь вытертой, бесцветной, с меховым околышем, которую держал он под
мышкою, наконец в сапогах с кое-где прорванными голенищами и толстой веревке, коею был подпоясан.
Он стоял, прислонясь спиною к углу и опираясь на суковатую палку. Физиономия его никогда не
изменялась, никого из проходящих не просил он о подаянии ему милостыни, никого не сопровождал
молящими глазами. Это придавало ему вид какого-то благородства: казалось, он стоял на своем месте.
Недавно пошел я прогуливаться... только что прочитав объявление о моей книге какого-то
рецензента, который не хотел или не умел признать ее достоинства. Мне было очень досадно и,
разумеется, хотелось найти товарища в досаде. Нищий стоял на углу. Я подхожу к нему и начинаю
разговор:
-- Ты, старинушко, кажется, не сходишь отсюда?
-- Здесь мое жилье, -- промолвил он тихо, оглянувшись на меня, и снова опустил свою голову.
-- Довольно ли подают тебе, не нуждаешься ли ты в чем?
-- Бог дает день, бог дает и пищу.
-- Сколько лет тебе?
-- Идет на шестой десяток.
-- Однакож по виду ты кажешься гораздо старше. Верно, много горя пришлось тебе измыкать на
своем веку?
-- Век прожить -- не поле перейти, -- отвечал он, вздохнул как бы невольно и кулаком утер слезы,
навернувшиеся у него на глазах.
Мне не хотелось беспокоить его на первый раз своими вопросами и возбудить в нем
недоверчивость. Я подал ему обыкновенную милостыню и пошел мыкать свое малое горе.
Между тем старик возбудил во мне желание познакомиться с ним покороче. Всякий раз, проходя
мимо его, начал я с ним кланяться, подавал ему что-нибудь, сопровождая свое подаяние ласковым
видом, ласковым словом... и заметил, наконец, что он чувствует ко мне благорасположение. О святое
участие! Какой целебный бальзам проливаешь ты на страждущую грудь несчастливца!
Таким образом по прошествии некоторого времени я осмелился спросить у него о подробностях
его жизни.
Стр.1