Петр Александрович Плетнев
Чичиков, или "Мертвые души" Гоголя
Критика 40-х гг. XIX века / Сост., преамбулы и примеч. Л. И. Соболева.-- М.: ООО "Издательство
"Олимп"": "Издательство "АСТ", 2002 (Библиотека русской критики)
OCR Бычков М. Н.
I
К вам, г. редактор "Современника", я обращаюсь с моими замечаниями о новом сочинении Гоголя
и о других предметах, прикосновенных к делу критики, -- потому к вам, что сами вы не любите говорить
много, и еще более потому, что, кажется, не занимаетесь суждениями других журналистов.
Следовательно, вы, как говорится, человек свежий.
Я прочитал в "Северной пчеле", что у Гоголя, судя по Чичикову, нет таланта, что книга написана
без вкуса и что даже она наполнена литературными непристойностями1. Обвинения, взведенные на
писателя, давно известного с хорошей стороны публике, естественно заставили меня поскорее приняться
за чтение поэмы. По-моему выходит, что Гоголь едва ли не на столько же поднялся выше в искусстве,
сравнительно с прежними его произведениями, сколько он своим талантом вообще превосходит
теперешних русских писателей. Скажу более: мне кажется странно, говоря о нем, входить в объяснение,
чем сочинение его лучше той или другой книги из напечатанных с ним в одно время. У него в искусстве
не видно уже авторского усилия приблизиться к определенной цели, как, например, навести читателя на
любимую идею, развеселить его забавною сценою, растрогать идеальною картиною горестного
положения, красивым описанием природы приготовить воображение к поразительной нечаянности и тому
подобное. Он сам весь проникнут жизнью -- и вместо того, чтобы сочинять, он воплощает в
действительность свою внутреннюю жизнь, это чудное вместилище всего внешнего. Вышедши из своего
уединения мысли на поприще явлений жизни, он обязанность созерцателя переменяет на ощущение
действующих, и мы видим только ряд поразительных сцен, не подозревая, что дело состоит в искусстве
автора. Таково было всегда расстояние от великих, впрочем, столь редко появляющихся художников, до
самых умных, разборчивых и всякой похвалы достойных их учеников или последователей. То, что
говорили у вас в Петербурге об игре Листа, меня наводит на эту же мысль. Состояние души его во время
исполнения музыки и то, чем сила его чудного постижения наполняет, проникает, так сказать, дробящиеся
у другого звуки, и то, что он действительностью сочувствия с идеею автора вносит в сердце слушателей,
разве это все усилие искусства, а не страдание или радость жизни? Разве можно при этом говорить о
чистоте, вкусе и беглости игры другого артиста, чтобы каждому отдать ему принадлежащее?
II
Вы не подумаете конечно, что поэма Гоголя начата без основной идеи, что искусство ему не
покоряется и что он влечется за мимолетящими ощущениями. Но дело в том, что у писателей высшего
разряда, как в самой природе, явления просты, доступны постижению всякого, а зарождаемые ими мысли
разнообразны, обширны и толпятся в душе во всех видах, какие только созерцающая душа воспринимать
способна. Сколько людей рассматривает, например, захождение солнца. Всем знакомы явления, его
сопровождающие, между тем как у каждого из размышляющих почти всякий раз возникает новая идея
при этом зрелище. На книгу Гоголя нельзя иначе смотреть, как только на вступление к великой идее о
жизни человека, увлекаемого страстями жалкими, но неотступно действующими в мелком кругу
общества. Мы еще не знаем, куда вынесет его этот поток, а между тем видим развитие первых
склонностей души и уже прожили с героем период замечательный, не по действиям его, но по
впечатлениям. То еще впереди, что в поэме называется действием: перед нами только поднята завеса для
объяснения первых, странных его шагов. Неизвестный никому человек прибыл в губернский город.
Исполнив известные обряды общежития, он втирается в тамошний круг. Это представляет ему
возможность завести поодиночке с каждым из владельцев неожиданный и неслыханный дотоле торг. Он
Стр.1