М. И. Писарев
"Гроза". Драма А. Н. Островского
Драма А. Н. Островского "Гроза" в русской критике
Сб. статей / Сост., авт. вступ. статьи и комментариев Сухих И. Н.-- Л.: Изд-во Ленингр. ун-та,
1990.-- 336 с.
OCR Бычков М. Н.
На "Грозу" Островского восстала буря, кажется, сухопутная, предшествуемая пыльным
ураганом.1 Бури-то самой мы не видели, а ураган на просторе рассыпался пылью и исчез бесследно. На
"Грозу" поднялась еще одна премудреная московская газета, которую и не поймешь под старость лет: и
хитрит, и румянится, и сплетничает эта газета, как старая дева. (Юность и красота и самородность ей не
по сердцу -- и вот ополчилась она на "Грозу" всеми хитростями чахлого ума. Но ни бурь "Нашего
времени", ни умственной гимнастики на туго натянутых умозаключениях не нужно для того, чтобы
подойти к произведению, которое, все-таки ярко и далеко выдается из ряда наших дюжинных драм. Буря
душевная обличает внутреннюю тревогу, происходящую от каких-нибудь посторонних соображений;
умственные тонкости выказывают преднамеренность, а то и другое обнаруживает досаду, происходящую
от того, что хоть ягода и не нашего поля, однако всем нравится. По нашему мнению, надо прямо и смело
подойти к художественному произведению, и спокойно, не мудрствуя лукаво, поверить его своим
вкусом. До палевых перчаток соседа нам не должно быть дела. Искренность беззлобливая и собственное
честное убеждение, собственный вкус, воспитанный на лучших, хотя бы не все одних великосветских
образцах -- вот что нужно также критику: без этого он непременно проговорится и намекнет на свою
заднюю мысль... Новое произведение г. Островского исполнено жизни, свежести красок и величайшей
правды. Только изучивши непосредственно ту среду, из которой взято его содержание, можно было
написать его. По содержанию своему драма относится к купеческому быту глухого городка, но и в этом
быту, задавленном бессмысленною обрядностью, мелкою спесью, пробивается порою искра
человеческого чувства. Уловить эту искру нравственной свободы и подметить ее борьбу с тяжелым
гнетом обычаев, с изуверством понятий, с своенравной прихотью произвола, отозваться поэтическим
чувством на эту Божью искру, порывающуюся на свет и простор,-- значит найти содержание для драмы.
В каком бы быту ни происходила эта борьба, чем бы она ни окончилась, но если уже она существует, то
существует и возможность драмы. Остальное в таланте самого писателя. Сущность драмы г.
Островского, очевидно, состоит в борьбе свободы нравственного чувства с самовластием семейного
быта. С одной стороны, рабское повиновение старшему в доме по древнему обычаю, застывшему
неподвижно, без исключений, в неумолимой своей строгости; с другой -- семейный деспотизм по тому
же закону -- выражаются в Кабановых: Тихоне и его матери. Загнанный, запуганный, забитый, вечно
руководимый чужим умом, чужою волею, вечный раб семьи, Тихон не мог ни развить своего ума, ни
дать простора своей свободной воле. Оттого в нем не достает ни того, ни другого. Ничто так не
убийственно для рассудка, как вечная ходьба на помочах, как опека, которая велит делать то и то без
всякого размышления. Если Тихон глуповат, то это потому, что за него думали другие; если он,
вырвавшись на волю, жадно ловит каждую минуту пошлых житейских удовольствий, вроде пьянства, и
опрометью бросается в безумный разгул, так это потому, что он никогда не жил на свободе; если он
действует исподтишка, так это потому, что он был вечным рабом ревнивого семейного, ненарушимого
устава. Мать он только почитает; жену и мог бы любить, да мать постоянно душит в нем все свободные
порывы любви, требуя, чтобы жена, по-старому, боялась и почитала мужа.
Все чувства супружеской любви должны проявляться только в известной, освященной древним
обычаем, форме. Есть ли они, нет ли их, они должны быть в этой форме там, где требуется обычаем, и не
должны быть там, где не требуется обычаем. Всякая свобода нравственных движений подавлена: обряд,
обычай, старина сложились в неподвижную форму и оковали всего человека с самого рождения его
вплоть до могилы, жизненное развитие глохнет под этим пудовым гнетом. Кто читал "Грозу", тот
согласится с нами в главных чертах, которыми мы определили семейные жертвы, подобные Тихону; еще
более, надеемся, согласится тот, кто видел "Грозу" на сцене, где лицо Тихона оживает в чудной игре гг.
Васильева и Мартынова.2 Каждый из этих двух первоклассных артистов взялся за роль по-своему и
придал ей тот оттенок, который обусловливается средствами артиста. Это, однако же, не помешало им
Стр.1