Репников Александр Витальевич
«Так мы и не свиделись» (К.Н. Леонтьев и В.В. Розанов)
Проблема взаимовлияния В.В. Розанова и К.Н. Леонтьева неоднократно затрагивалось
в работах современных российских исследователей1. Хотя этим двум крупнейшим
русским мыслителям и не суждено было встретиться, Розанов на протяжении всей своей
жизни постоянно возвращался к идеям и оценке личности Леонтьева.
Знакомство Розанова с произведениями Леонтьева началось с работы «Анализ,
стиль и веяние. По поводу романов гр. Л.Н. Толстого», которую он прочитал в июне 1890
года в «Русском Вестнике». Позднее Розанов вспоминал, что это произошло вечером в
саду «летнего клуба» города Ельца, когда он зашел в читальню и случайно открыл лежавший
на столе журнал. Обстоятельства, при которых он впервые вчитался в леонтьевские
строки, сама атмосфера этого вечера, необычное ощущение от статьи неизвестного
автора, сравнимое с пощечиной, – все это запомнилось Розанову.
Леонтьев удивил Розанова неприкрытой смелостью, выражавшейся в том, что автор
посмел сказать «в лицо обществу» и читателям такие вещи, которые до него никто не
говорил. С этого момента Розанов начал интересоваться Леонтьевым. «Кто он такой? –
спрашивает Розанов в письме к Н.Н. Страхову. – Какой хаос по изложению – и какие умные
замечания, даже до удивительности», и делает вывод: «Отвратительный человек,
должно быть, но как запоминаются его слова»2. Страхов, отвечая Розанову в письме от
12 декабря 1890 года, замечал, что Леонтьев – это человек, который увлекается религией,
народностью, гордостью, смирением и вообще «всем на свете», имея при этом «много
вкуса и мало денег и здоровья», при этом «он очень недурен собою и великий волокита»,
не способный быть несчастным3. Впоследствии, в письме от 5 мая 1891 года, Страхов
начинает предостерегать Розанова от излишней увлеченности: «Ваше восхищение от
Леонтьева меня очень трогает, как знак Вашей горячей преданности всему умному и
изящному. Но не знаю содержания Вашего восторга; думаю, что Вы преувеличиваете, а
главное думаю, что самому Леонтьеву это вредно… Да, он хорошо пишет, но мысль несообразна
и расползающаяся»4. Страхов также весьма резко отказался достать для Розанова
фотографию Леонтьева.
Переписка между Розановым и Леонтьевым завязалась в 1891 году и продолжалась
семь месяцев, оказав огромное влияние на формирование личности и взглядов Розанова.
Для него Леонтьев, безусловно, был авторитетом. Ему импонировал леонтьевский
пессимизм, критика либеральной интеллигенции. Узнав об интересе к его работам, Леонтьев
выслал Розанову в Елец свою книгу «Отец Климент Зедергольм, иеромонах Оптиной
пустыни», после чего пришло и первое письмо.
Розанов также заметил изменение отношения Страхова к его восторженным отзывам,
написав Леонтьеву: «…в последнем письме он несколько раздраженно ответил на
похвалы Вашему «Национальному вопросу». Но, знаете, темную сторону в складе его
характера, его сердца я давно прозреваю: он очень холоден, сух, эгоистичен; он завистлив
ко всякому дарованию и почти ненавидит его, когда оно имеет успех…»5. В ответном
письме Леонтьев признавался, что о Страхове ему писать не хочется, так как он испытывает
к нему «физиологическое» отвращение, которое вполне взаимно.
Отдельно в письмах и статьях Розанова стояла тема так называемого «эстетического
аморализма» Леонтьева. Характерно место в переписке Розанова со Страховым,
где всплывает проблема якобы присущих Леонтьеву сексуальных отклонений. Основываясь
на пристрастных словах С.А. Рачинского: «Я отскочил от Леонтьева-студента с каким-то
ужасом и омерзением» Розанов поделился своими размышлениями с Страховым6.
Отношения Страхова с Леонтьевым были довольно натянутыми, и он поспешил
подтвердить самые мрачные версии, назидательно добавив: «Вот он Вас обольстил своим
умом и своею эстетичностью; между тем это одно из отвратительных явлений. Религия,
искусство, наука, патриотизм, - самые высокие предметы вдруг подчиняются самым низ
Стр.1
менным стремлениям, развратной жажде наслаждения и услаждения себя»7. Рассуждения
Страхова подтолкнули Розанова к дальнейшим размышлениям о сексуальной греховности
Леонтьева. Не рискуя, видимо, строго судить человека, которого он уважал, Розанов
писал: «А грехи его – тяжкие, преступные грехи – да простит ему милосердный Бог наш;
а главное – да простит ему его великую вину перед женой, неискупимую страшную. Вот
в том, что будучи таковым, он все-таки женился и сделал несчастною неповинную женщину
– его тягчайшая вина; верно он думал исцелиться ею, но не исцелел, а другую погубил»8.
Рачинский
и Страхов, испытывали по словам Розанова «непобедимое и неустранимое
отвращение к личности Л-ва и всему образу его мыслей… Оба они возмущались
смесью эстетизма и христианства, монашества и “кудрей Алкивиада”, и, главное, жесткости,
суровости и, наконец, прямо жестокости в идеях Л-ва, смешанной с аристократическим
вкусом к роскошной неге, к сладострастию даже»9. Сам Леонтьев не мог объяснить
эту злобу, которая была настолько явной, что ее замечал даже В.С. Соловьев. Озадаченный
Розанов, трактуя слова Рачинского, и в соответствии с письмом Страхова, попытался
перевести этот вопрос в плоскость сексуальных патологий. В любом случае, поведение
Страхова в свете вышеизложенного выглядит отнюдь не безупречным с морально-этической
точки зрения.
Незадолго до смерти Леонтьева, Розанов посылает ему рукопись своей статьи о
его работах - «Эстетическое понимание истории». В ответ последовал эмоциональный
отклик: «Наконец-то после 20-летнего почти ожидания я нашел человека, который понимает
мои сочинения именно так, как я хотел, чтобы их понимали!»10. Опубликованная
в 1892 году работа Розанова «Эстетическое понимание истории» стала первой в
списке его трудов, посвященных Леонтьеву. Соглашаясь и дискутируя с тем, кого он относил
к величайшим мыслителям XIX века Розанов пишет новые статьи: «К.Н. Леонтьев»
(1895); «Константин Леонтьев и его «почитатели» (1910); «Неоценимый ум» (1911);
«К 20-летию кончины К.Н. Леонтьева (1911); «К. Леонтьев об Аполлоне Григорьеве
(Вновь найденный материал)» (1915); «О Конст. Леонтьеве» (1917) и др.
Построив свою метафизику христианства на леонтьевском пессимизме, Розанов
был первым, кто назвал Леонтьева «русским Ницше». При этом речь шла не о внешнем
совпадении во взглядах, а о глубинном единстве мировоззрения двух мыслителей. Критически
относившийся к православию Розанов считал, что Леонтьев даже более дерзко
отрицает христианство, чем Ницше. Он был не одинок в своих аналогиях Философдекадент
Ф.Ф. Куклярский в 1912 г. написал работу с характерным названием «К. Леонтьев
и Фр. Ницше как предатели человека», охарактеризованную Розановым как лучшая
в русской литературе оценка Леонтьева. Сам Розанов считал, что Леонтьев был «декадентом»
еще до того, как появилась самое это имя, что его проза, написанная раньше
символических стихов уже являлась их предварением.
В своих оценках Розанов был не одинок. Н.А. Бердяев неоднократно писал о том,
что Леонтьев предвосхитил Ницше, сформировав особое миросозерцание, так называемый
«эстетический аморализм». Литератор А.А. Закржевский видел в Леонтьеве человека
Запада, считая, что «ницшеанство» присутствовало в его взглядах даже в большей
степени, чем в работах самого Ницше. Философ С.Л. Франк издал в Германии в 1928 г.
статью «К. Леонтьев - русский Ницше». Сходство идей Леонтьева и Ницше отмечали богословы
С.Н. Булгаков и Г.В. Флоровский.
Действительно, Леонтьев и Ницше имели нечто общее в своих взглядах. Их объединяла
безжалостная критика буржуазного общества, отрицание либерализма и равенства,
склонность к героике и презрение к «среднему буржуа», отделение морали от реальной
политики, признание неизбежности зла и насилия в реальной жизни. Оба мыслителя
любили шокировать общество своими парадоксальными размышлениями.
Однако приверженцы идеи тождественности их взглядов зачастую не могли сопоставить
православные убеждения Леонтьева и антихристанство Ницше. Сторонниками
сближения взглядов Леонтьева и Ницше из либерального лагеря религиозность Леонтье
Стр.2