В.Ф. Одоевский
Катя, или история воспитанницы
(Отрывок из романа)
В один прекрасный майский вечер, -- извините, в июньский, -- когда наши набеленные и
нарумяненные острова уведомляют петербургских жителей, что настало лето; когда петербургские
жители, поверив укатанным дорожкам и напудренной зелени, запасаются палатками, серыми шляпами и
разными другими снадобьями против зноя, переезжают в карточные домики, называемые дачами,
затворяют в них двери, окна и в продолжение нескольких месяцев усердно занимаются химическим
разложением дерева на его составные части; когда между тем дождь хлещет в окошки, пробивает кровли,
ветер ломает едва насаженные деревья, а гордая Нева, пользуясь белесоватым светом ночи, грозно
выглядывает из-за парапета, докладывает гостиным, что сверх ежедневных интриг, сплетней и происков
существует на сем свете нечто другое, -- в один из таких прекрасных вечеров, говорю, на берегу Черной
речки, в загородном доме, построенном на итальянский манер, столь приличный нашему климату,
несколько дам и мужчин толпились в гостиной после раута; получено было известие, что река высока, что
вздулись мосты и что собираются развести их; усталая хозяйка, проклиная запоздалых гостей, радушно
предложила им переждать непогоду, уверяя честию, что она в восхищении от этого случая. Гости
благодарили хозяйку за ее благосклонность и, в свою очередь, проклинали ее и ее раут, который поставил
их в такое неприятное положение. Когда таким образом истощился запас обыкновенных учтивостей и
внутренней досады, всякий принялся за свое дело. Благоразумнейшие начали новую партию виста, менее
благоразумные присели смотреть на игру, остальные атаковали камин. К этому кружку присоединился и
я.
В подобных обстоятельствах над кружком людей, соединившихся в гостиной силою симпатии,
обыкновенно несколько времени еще носится удушливый воздух раута; но он мало-помалу редеет, язык
делается развязнее, мысли крупнее. Зашла, не знаю как, речь о предчувствиях, о таинственных
отвращениях и пристрастиях; пересказаны были все известные анекдоты о слепой ненависти к бабочкам,
к собакам, к воде и прочему тому подобному; и естественным образом разговор обратился к
впечатлениям, оставляемым в нас происшествиями нашего детства. Тогда я заметил на лице одного
молодого человека, до тех пор не принимавшего участия в разговоре, легкое судорожное движение,
которое было смесью досады на самого себя и какого-то раскаяния.
-- Этот разговор, -- сказал он, -- напоминает мне одно очень простое происшествие моего детства,
но которое оставило во мне не только сильное воспоминание, но провело неизгладимую черту в моем
характере.
Его просили рассказать это происшествие; молодой человек облокотился на камин, и вот что я мог
упомнить из слов его.
Нужным считаю прибавить для читателей следующее физиономическое наблюдение, сделанное
мною над рассказчиком.
Это было одно из тех странных лиц, которые иногда встречаются в свете между людьми нового
поколения; ничто не выражается в этом лице, но оно вас останавливает; видите самодовольную улыбку, а
в вас рождается невольное сострадание; в этой физиономии выговаривается что-то прекрасное,
неоконченное, смешное, страдающее -- какой-то роман без развязки; она напоминает нам и пиитические
мгновения Дон-Кихота, и растение, заморенное химиком в искусственной атмосфере, Гётевы слова о
Гамлете и те странные существа, которых насмешливая природа производит на свет, как будто лишая
способности к жизни. Новая наука оправдала провидение: природа не производит уродов, она производит
существа, одаренные всеми органами жизни, но часто один орган развивается, а все другие остаются в
затвердении; так бывает и в нравственном мире; родятся люди с сильными мыслями, с сильными
чувствами -- но одно какое-нибудь чувство разовьется, поглотит жизнь всех других, осиротелое само
завянет, и душа сделается похожею на немую карту: видны очерки мест, но нет им названия -- все
безмолвно!
Разговор таких людей имеет какую-то особенность, которая не встречается у людей, привыкших
ежедневно издерживать свою душу; такие люди радуются редкой минуте сильного движения; стараются
вместить в нее все, что когда-то загоралось в их сердце, все, что пережило в нем потихоньку от людей.
Такие люди любят останавливаться на предметах, по-видимому весьма обыкновенных, любят возгласы и
отступления, -- и это очень естественно; чувства и мысли, сжатые в них в продолжение времени, в минуту
Стр.1