В это время туда явился, гремя саблей,
приземистый жандармский офицер в шинели,-- судя по апломбу и по немолодой корявой роже, уже в
штабских чинах. <...> Жандарм попросил провести его и пошел вслед за приказчиком. <...> -- Да ведь это Ракеев! -- кричал он мне.-- Ракеев ведь! <...> Его продержали несколько времени в Тайной
канцелярии и затем отправили из Петербурга в Вятку, под надзор полиции; правительство тогда еще
либеральничало,-вертя перед публикой радужную призму будущих реформ и воображая, что может
держаться одним красноречием, не купая рук в крови. <...> Это ведь Ракеев был? -- обратился он к возвратившемуся приказчику.-- Зачем он? <...> Первый, полицеймейстер званием, объявил мне с должными извинениями, что они имеют
поручение произвести у меня маленький обыск. <...> Затем он спросил, где кончается моя квартира, и затворил дверь кабинета в половину
Шелгуновых. <...> Жандармский уселся за мой письменный стол, спросил, нет ли у меня в нем денег и драгоценных
вещей, и стал вы: двигать ящики, вынимать бумаги, письма и проч. <...> Полицеймейстер тоже брал какуюнибудь бумагу или тетрадь и опять опускал на стол, говоря: "Что же тут, ничего такого... <...> Полицеймейстер перелистывал между тем взятую книгу и с некоторою любовью остановился на
отрывках из "Гаврилиады". <...> Это были речи международного революционного комитета, изданные под заглавием "Народный
сход". <...> Ни полицеймейстер, ни жандармский, должно быть, никогда не видали его портрета и, снявши,
принялись рассматривать с великим вниманием. <...> III
Почти вслед за отъездом двух полковников я отправился к Цепному мосту, в Третье отделение,
чтобы узнать от Шувалова о причине обыска. <...> Видя, однако ж, что я не уйду без объяснения, Шувалов сказал мне, что на меня есть подозрение
по делу московских студентов, у которых открыта тайная типография и литография; но что так как дело
это передано из Третьего отделения в министерство внутренних дел, то я оттуда получу на днях
вопросные пункты. <...> IV
Весть о московских студентах немного <...>
(Записки).pdf
М. Л. Михайлов
<Записки>
М. Л. Михайлов. Сочинения в трех томах.
Том третий. Критика и библиография. <Записки>
М., ГИХЛ, 1958
OCR Бычков М. Н.
<ДОМА>
I
В последний день августа, поутру, я зашел зачем-то в книжную лавку Кожанчикова, на Невском
проспекте. Я стоял у прилавка и перелистывал какую-то книгу. В это время туда явился, гремя саблей,
приземистый жандармский офицер в шинели,-- судя по апломбу и по немолодой корявой роже, уже в
штабских чинах. Он обратился к стоявшему около меня приказчику с вопросом, где тут живет
управляющий домом. Приказчик сказал, что в глубине двора, и прибавил, что можно пройти через
магазин.Жандарм попросил провести его и пошел вслед за приказчиком.
Другой приказчик, на другой стороне лавки, старый мой приятель, Василий Яковлевич Лаврецов,
пришел в неописанное волнение от этого неожиданного визита.
-- Да ведь это Ракеев! -- кричал он мне.-- Ракеев ведь!
-- Какой Ракеев? -- спросил я.
-- Вы Ракеева не знаете? Ракеева? -- восклицал Лаврецов.-- Ведь это он меня в Третье отделение
брал.
Лаврецов был довольно долго библиотекарем в публичной библиотеке Крашенинникова (бывшей
Смирдинской), на Михайловской площади, и там я с ним познакомился. Его знание своего дела,
симпатичный характер, страсть к чтению и большая любознательность сблизили его скоро со многими
молодыми людьми, посещавшими библиотеку для своих ученых и литературных занятий. Как бедный
мещанин, Лаврецов не получил никакого образования и обязан был всем себе. В 1857, кажется, году он
был арестован за то, что выдавал для чтения абонентам библиотеки несколько лондонских русских
изданий, собрать которые стоило ему большого труда. Его продержали несколько времени в Тайной
канцелярии и затем отправили из Петербурга в Вятку, под надзор полиции; правительство тогда еще
либеральничало,-вертя перед публикой радужную призму будущих реформ и воображая, что может
держаться одним красноречием, не купая рук в крови. Около того же времени, помнится, в газетах было
напечатано, что кто-то (кажется, Мухин по фамилии) читал в одном трактире в Петербурге во
всеуслышание "Колокол" и был за это только сослан под полицейский надзор в Петрозаводск или куда-то
в другое место на север. Теперь за это шлют уже в каторгу. Лаврецова вскоре возвратили, и он поступил
приказчиком в книжный магазин Кожанчикова.
-- Он это! он! -- продолжал Лаврецов волноваться.-- Ракеев! Его лицо. Я его хорошо помню,-- не
ошибусь. Это ведь Ракеев был? -- обратился он к возвратившемуся приказчику.-- Зачем он?
Я вскоре ушел и, конечно, забыл бы об этой встрече, если бы о ней не напомнило мне очень ясно
следующее утро.
II
В это утро, то есть 1 сентября, когда только что начинало светать, меня разбудили торопливые
шаги горничной мимо моей спальни к двери прихожей.
Стр.1