Бенедикт ЛИВШИЦ
<О Маяковском>
СОДЕРЖАНИЕ
Маяковский в 1913 году
Грезэр и горлан
Позорный столб российской критики
Бенедикт ЛИВШИЦ
Маяковский в 1913 году
I
Встреча, о которой я хочу рассказать и которая прочно закрепила мои отношения с Маяковским,
впервые завязавшиеся за девять месяцев до того, произошла осенью 1913 года. <...> Мы оба еще нежились в постелях, когда, приоткрыв дверь, на пороге показался приехавший прямо
с вокзала Маяковский. <...> Маяковский был детски горд переменой в своей внешности, но явно еще не освоился ни с новыми
вещами, ни с новой ролью, к которой обязывали его эти вещи. <...> Я должен ехать с ним сегодня же, так как на тринадцатое назначен
"первый в России вечер речетворцев" и мое участие абсолютно необходимо. <...> Деньги
есть, -- мы едем в мягком вагоне, и вообще беспечальная жизнь отныне гарантирована всем футуристам. <...> Мне удалось только выторговать, что не я открою
вечер докладом, хотя, по словам Маяковского, на этом особенно настаивал Бурлюк, почему-то
убежденный в моем ораторском даровании. <...> Ему нравился тогда "Громокипящий кубок", и он распевал на узаконенный Северянином мотив из
Тома:
С тех пор как все мужчины умерли,
Утеха женщины -- война. <...> А в квартирах зажиточных архитекторов, врачей и адвокатов, куда Бог весть зачем приводил меня
Маяковский, угасал -- молчи, грусть, молчи! -- осыпаясь малиновым и зеленым японским просом,
ниспадая ниагарами выцветающих драпировок, три десятилетия отравивший пылью предшественник и
сородич венского сецессиона -- стиль макарт. <...> И, отпечатанная на клозетной бумаге (все по той же проклятой бедности, которую публика
считала оригинальничаньем), афиша "Первого в России вечера речетворцев" красовалась на перекрестках
среди обычных в то время реклам и объявлений:
"Скрипка говорит, поет, плачет и смеется в руках артиста-виртуоза г. Дубинина, выступающего со
своим оркестром с семи часов вечера в "Волне"". <...> VI
"Первый вечер речетворцев <...>
(О_Маяковском).pdf
Бенедикт ЛИВШИЦ
<О Маяковском>
СОДЕРЖАНИЕ
Маяковский в 1913 году
Грезэр и горлан
Позорный столб российской критики
Бенедикт ЛИВШИЦ
Маяковский в 1913 году
I
Встреча, о которой я хочу рассказать и которая прочно закрепила мои отношения с Маяковским,
впервые завязавшиеся за девять месяцев до того, произошла осенью 1913 года.
Я только что покончил с отбыванием воинской повинности и жил в гилейском "форте Шаброль",
на квартире Николая Бурлюка.
Мы оба еще нежились в постелях, когда, приоткрыв дверь, на пороге показался приехавший прямо
с вокзала Маяковский.
Я не сразу узнал его. Слишком уж был он непохож на прежнего, на всегдашнего Володю
Маяковского.
Гороховое в искру пальто, очевидно купленное лишь накануне, и сверкающий цилиндр резко
изменили его привычный облик. Особенно странное впечатление производили в сочетании с этим
щегольским нарядом -- голая шея и светло-оранжевая блуза, смахивавшая на кофту кормилицы.
Маяковский был детски горд переменой в своей внешности, но явно еще не освоился ни с новыми
вещами, ни с новой ролью, к которой обязывали его эти вещи.
В сущности, все это было более чем скромно: и дешевый, со слишком длинным ворсом цилиндр, и
устарелого покроя, не в меру узкое пальто, вероятно, приобретенное в третьеразрядном магазине готового
платья, и жиденькая трость, и перчатки факельщика; но Володе его наряд казался верхом дендизма -главным
образом оранжевая кофта, которой он подчеркивал свою независимость от вульгарной моды.
Эта пресловутая кофта, напяленная им якобы с целью "укутать душу от осмотров", имела своей
подоплекой не что иное, как бедность: она приходилась родной сестрою турецким шальварам, которые
носил Пушкин в свой кишиневский период.
С первых нее слов Маяковский ошарашил меня сообщением, что ему поручено Давидом доставить
меня, живого или мертвого, в Москву. Я должен ехать с ним сегодня же, так как на тринадцатое назначен
"первый в России вечер речетворцев" и мое участие абсолютно необходимо.
Никаких отговорок не может быть теперь, когда моя военная служба кончилась. Деньги? Деньги
есть, -- мы едем в мягком вагоне, и вообще беспечальная жизнь отныне гарантирована всем футуристам.
Устоять против таких соблазнов было трудно. Мне удалось только выторговать, что не я открою
вечер докладом, хотя, по словам Маяковского, на этом особенно настаивал Бурлюк, почему-то
убежденный в моем ораторском даровании. Он ошибался. У меня не было ни расположения, ни навыка к
выступлениям перед большой аудиторией, между тем как у него и у Маяковского накопился уже
известный опыт: постоянные схватки на диспутах и перепалка с публикой были отличной школой
самообладания.
Николаю, который, разумеется, тоже участвовал в вечере, необходимо было по каким-то делам
остаться еще на сутки в Петербурге, мы же с Маяковским в тот же день укатили курьерским в Москву.
II
Стр.1