Александр Иванович Куприн
Штабс-капитан Рыбников
Текст сверен с изданием: А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. Том 4. М.: Худ.
литература, 1971. С. 223 -- 258.
I
В тот день, когда ужасный разгром русского флота у острова Цусима приближался к концу и когда
об этом кровавом торжестве японцев проносились по Европе лишь первые, тревожные, глухие вести, - в
этот самый день штабс-капитан Рыбников, живший в безыменном переулке на Песках, получил
следующую телеграмму из Иркутска:
"Вышлите немедленно листы следите за больным уплатите расходы".
Штабс-капитан Рыбников тотчас же заявил своей квартирной хозяйке, что дела вызывают его на
день - на два из Петербурга и чтобы поэтому она не беспокоилась его отсутствием. Затем он оделся,
вышел из дому и больше уж никогда туда не возвращался.
И только спустя пять дней хозяйку вызвали в полицию для снятия показаний об ее пропавшем
жильце. Честная, толстая, сорокапятилетняя женщина, вдова консисторского чиновника, чистосердечно
рассказала все, что ей было известно: жилец ее был человек тихий, бедный, глуповатый, умеренный в еде,
вежливый; не пил, не курил, редко выходил из дому и у себя никого не принимал.
Больше она ничего не могла сказать, несмотря на весь свой почтительный ужас перед
жандармским ротмистром, который зверски шевелил пышными подусниками и за скверным словом в
карман не лазил.
В этот-то пятидневный промежуток времени штабс-капитан Рыбников обегал и объездил весь
Петербург. Повсюду: на улицах, в ресторанах, в театрах, в вагонах конок, на вокзалах появлялся этот
маленький, черномазый, хромой офицер, странно болтливый, растрепанный и не особенно трезвый,
одетый в общеармейский мундир со сплошь красным воротником - настоящий тип госпитальной, военноканцелярской
или интендантской крысы. Он являлся также по нескольку раз в главный штаб, в комитет о
раненых, в полицейские участки, в комендантское управление, в управление казачьих войск и еще в
десятки присутственных мест и управлений, раздражая служащих своими бестолковыми жалобами и
претензиями, своим унизительным попрошайничеством, армейской грубостью и крикливым
патриотизмом. Все уже знали наизусть, что он служил в корпусном обозе, под Ляояном контужен в
голову, а при Мукденском отступлении ранен в ногу. Почему он, черт меня возьми, до сих пор не
получает пособия?! Отчего ему не выдают до сих пор суточных и прогонных? А жалованье за два
прошлых месяца? Абсолютно он готов пролить последнюю, черт ее побери, каплю крови за царя, престол
и отечество, и он сейчас же вернется на Дальний Восток, как только заживет его раненая нога. Но - сто
чертей! - проклятая нога не хочет заживать... Вообразите себе - нагноение! Да вот, посмотрите сами. - И
он ставил больную ногу на стул и уже с готовностью засучивал кверху панталоны, но всякий раз его
останавливали с брезгливой и сострадательной стыдливостью. Его суетливая и нервная развязность, его
запуганность, странно граничившая с наглостью, его глупость и привязчивое, праздное любопытство
выводили из себя людей, занятых важной и страшно ответственной бумажной работой.
Напрасно ему объясняли со всевозможной кротостью, что он обращается в неподлежащее место,
что ему надобно направиться туда-то, что следует представить такие-то и такие-то бумаги, что его
известят о результате, - он ничего, решительно ничего не понимал. Но и очень сердиться на него было
невозможно: так он был беззащитен, пуглив и наивен и, если его с досадой обрывали, он только улыбался,
обнажая десны с идиотским видом, торопливо и многократно кланялся и потирал смущенно руки. Или
вдруг произносил заискивающим хриплым голосом:
-- Пожалуйста... не одолжите ли папиросочку? Смерть покурить хочется, а папирос купить не на
что. Яко наг, яко благ... Бедность, как говорится, не порок, но большое свинство.
Этим он обезоруживал самых придирчивых и мрачных чиновников. Ему давали папироску и
Стр.1