Александр Иванович Куприн
Жанета
Текст издания "А.И.Куприн Париж интимный": Эксмо; Москва; 2006
Оригинал здесь: Библиотека Альдебаран.
I
В юго-западном углу Парижа, в зеленом нарядном Passy, в двух шагах от Булонского леса (стоит
только перейти по воздушному мостику над полотном окружной железной дороги), на самом верху
шестиэтажного дома живет старый русский профессор. Чердачная мансарда его длинна и узка; к дверям -
немного пошире; потолком ей служит покатая крыша дома; в общем, она, по мнению ее обитателя,
похожа видом и размером на гроб Святогора, старшего богатыря. Единственное ее окно сидит глубоко в
железном козырьке.
Профессор Симонов живет с простотою инока. Вся его мебель: раскладная парусиновая кровать
военного образца, деревянный некрашеный стол, две такие же табуретки, умывальник с кувшином и
ведром и старозаветный чемодан, весь испещренный разноцветными путевыми ярлыками. Стены оклеены
отвратительнейшими обоями в синие и желтые полосы; когда на них глядишь, то скашиваются глаза и
кружится голова.
Профессор сам готовит для себя на спиртовке спартанские кушанья и кипятит чай, сам прибирает
комнату, сам чистит платье и сапоги.
Но человек не может жить без роскоши (кроме изуверов и идиотов), и в этом, по мнению
профессора, одно из важных отличий его от всех животных, за исключением некоторых диких птиц,
чудесно украшающих свои гнезда. На подоконнике, в больших деревянных ящиках, всегда растут редкие
яркие цветы. Он за ними внимательно ухаживает. Иногда можно застать его в те минуты, когда он тонкой
кисточкой, бережно, как художник-миниатюрист, переносит желтую цветочную пыльцу из чашечки
одного цветка в чашечку другого. Вид у него при этом сосредоточенный, губы вытянуты в трубочку, глаза
сощурены в щелочки под косматыми рыжими бровями.
Он давно примелькался и хорошо известен в своем небольшом районе, ограниченном лавками:
мясной, молочной, бакалейной, табачной, булочной и тем угловым бистро мадам Бюссак, куда он изредка
заходит выпить у блестящего жестяного прилавка стаканчик вермута пополам с водой. Все еще издали
узнают его длинную худую фигуру, его развевающуюся на ходу серую клетчатую размахайку, носившую
когда-то, в древние времена, название не то макфарлана, не то пальмерстона, его рыбачью широкую
шляпу, насунутую так низко на брови, что из ее спущенных вокруг полей торчат спереди лишь конец
крупного мясистого носа и огненная с сединой борода утюгом.
Прежде французские лавочники раздражались на профессора за его рассеянность, разводили
руками, хлопали себя по бедрам, кричали свое нетерпеливое "alors!" [Ну, что же! (фр.)] и вообще
пылили, но теперь попривыкли и благодушно поправляют его, когда он забудет взять сдачу, заберет
чужой сверток вместо своего или собирается уходить, не заплативши, - с ним такие мелкие ошибки
случаются десять раз на дню. Он приятен тем, что в его обращении с людьми много независимости,
легкости и доброго внимания. Совсем в нем отсутствуют те внешние черты унылости, удрученности,
роковой подавленности, безысходности, непонятости миром - словом, всего того, что французы считают
выражением "ам сляв" [Славянской души (от фр. L'ame slave).] и к чему их энергичный инстинкт
относится брезгливо.
Профессор входит в лавку. Левую руку протягивает через стойку хозяину для пожатия, правой
издали посылает приветствие хозяйке и бодро здоровается со всеми присутствующими:
- Мсье, да-ам!..
- Мсье! - произносит несколько голосов из-за газет.
Порядок непременно требует справиться у патрона: идет ли? Оказывается - идет. Теперь
профессору нужно сделать самое неожиданное открытие:
- Но какой прекрасный день!
Или:
Стр.1