Сигизмунд КРЖИЖАНОВСКИЙ
ЧУДАК
I
Меж ввитых в дымы сосен, по искромсанной снарядами лесной дороге, рота
тихо пододвинулась к опушке. Обогнув шесть ахающих жерл, она оторвалась от
леса и сомкнулась в цепь, стала медленно ползти по отлогому скосу холма,
поднятому над полем. Или, со штыками у глаз, по сожжённой боями и зноями
растрескавшейся земле, к чёткому верху холма: здесь, на узкой полосе,
отделившей опушку от холма -- было странно тихо. Полоса была выключена из
смерти: сверху её прикрыло верховым визгом пули и лётами снарядов. Но удары
их, гудом и хрустом полнившие лес, одевшие в пыль и мглу разрывов поле,
ждавшие впереди, за гребневой линией холма, -- оставляли полосу нетронутой и
как бы забытой боем.
На гребне, по обе стороны жёлтого разбега дороги возникали, то тут, то
там, качающиеся носилки с человечьими тушами меж параллельных, длинных, чуть
выгибающихся шестов. Взмыв над линией гребня, прогрохотала пустая патронная
двуколка: она бешено неслась на нас, толкая раскрутившимися колесами
ошалелую, припадающую на задние копыта, сизую костистую клячу.
Слева -- кладбище: с сорванным канонадами дерном. За прорывами ограды -кресты,
пригибаясь рядами к земле, чинно кланялись, прося не забывать.
Но мы пока шли мимо: вернее, близящаяся чёткая линия гребня шла на нас,
медленно пододвигаясь под ноги. Мы знали: переступив её, откроем себя -пулям
и, _главное_, глазам наших убийц. До черты: сто шагов, пятьдесят,
двадцать, сейчас: глянув влево, я увидал человека: человек этот, одетый в
мешковатую полувоенную-полутуристскую одежду, с портфелем, мирно положенным
на колени, сидел нога на ногу на камнях низкой кладбищенской ограды и, с
видом совершенно посторонним всему происходящему, выставился узкой, крюком
выдвинувшейся вперёд рыжей бородкой навстречу цепи. Он проводил спокойными
глазами клячу, бегущую к опушке, и теперь фиксировал острым наблюдательским
глазом нас. Но линия, отделившая затишье от боя, была уже под ногами:
шаг, -- и всё -- опушка, подъём холма, кляча, кресты, стена, человек на
стене -- исчезло. Нас взяло боем.
II
Ночью сменили. Не всех: иные как легли, там в поле, так и лежали: и
только затоптанная боями трава оплакивала их скудными росинами.
Шли молча, с винтовками на ремнях. Земля -- сперва -- скосом вверх;
потом -- скосом вниз: под синими взлётами ракет возникал и ник, ник и
возникал -- неясный контур ограды: за её брешами -- кресты: униженно
пригибаясь крестовинами, земно кланялись, моля не забывать. Но мы ещё раз
проходили мимо.
В памяти моей возник давешний образ: сторонний бою, спокойный человек, с
портфелем, раскрытым на коленях, любопытствующая крючковитая бородка,
обыскивающая бой.
Шпион? Вряд ли. Если не шпион, то кто? И чего ему, не позванному
смертью, топтаться тут на кровях?
Шли до команды "стой". После "стой" повалились на землю: всех прикрыло
сном.
Рассвет отыскал нас меж стволов реденького растерявшего ветви,
загаженного и ископанного леса. Тотчас же, параллельно стволам, потянулись
сизые дымки. Ржаво затявкали манерки. Птицы давно с омерзеньем покинули это
жалкое, прокопченное гарью, бессильно тычущее в небо обугленные и
искалеченные сучья подобие леса. Потянулись тягучие -- пустые дни. От
поверки до поверки, меж стуков топора, горластых песен и скучливого лета
снарядов, ухающих там, где-то в полуверсте от нас. Чай из лужи, ловля вшей,
сон, чаёк и снова сон.
И каждый вечер я выходил к опушке. Там, прижавши спину к шершавой коре
сосны, я ждал: у горизонта, полузастланные туманом, тянулись ало-синие
зоревые полосы. И каждый вечер оттуда выкатывала телега; она выезжала всегда
будто из зари; колёса, перекатившись с ало-синих борозд в тёмные вдавленные
в землю колеи, сонно ворочая спицами, близились к опушке; и всегда на
соломенном настиле -- навзничь и ничком, лицами в лица -- трупы. И в этот
Стр.1