И.И. Ясинский
Я. П. Полонский
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/polonskiy/yasinskiy_polonskiy.html
Еще живя в Чернигове, я вошел в сношения как начинающий поэт с Полонским, который был
тогда редактором только что возникшего журнала "Пчела". Мое стихотворение было принято и
напечатано, что было, конечно, молодому стихотворцу лестно, и именно потому, что принял Полонский.
Муза Полонского была мне знакома, разумеется, с детства, так как его стихотворениями
изобиловали школьные хрестоматии. В особенности популярна была его детская поэмка "Солнце и
месяц", а в доме у нас распевали, да и везде, деревенские барышни за четырехногим фортепьяно романс
его "Под окном в тени мелькает русая головка". Помню, большая поэма Полонского "Собаки" была
напечатана в "Отечественных записках", и критика порядочно издевалась над его длинными бытовыми
поэмами, а он защищался против нападок критиков, выставляя всю прогрессивность своей лиры и
указывая на полное тождество проводимых им идей с идеями Писарева. Считал он себя подлинным
сыном сороковых годов, примкнувшим к движению шестидесятовцев.
Приехавши в конце семидесятых годов в Петербург, я узнал, что поэт Полонский служит в
цензуре, правда, в иностранной, что считалось не столь позорным, и что он уже в больших чинах, уже
генерал. На одном литературном вечере я увидал его высокую фигуру, опирающуюся на костыль.Мне до
сих пор неизвестно, почему хромал Полонский, знаю только, что он был долгое время в Тифлисе и
прекрасно описал его. Когда потом, уже в двадцатом веке, мне пришлось быть в этом городе во время
войны, я поражен был необыкновенно точным рисунком и живописью, с какой Полонский изобразил
столицу Грузии. И то сказать, что она не особенно, должно быть, изменилась с сороковых годов, с тех
пор, как там служил Полонский.
Первый раз я познакомился с ним на квартире у Минского. Приехав из Киева, я остановился у
Минского, и часов в одиннадцать утра к нему приехал с визитом Яков Петрович. В общем разговоре я
напомнил ему о том, что я был, так сказать, поэтическим крестником его, и он сейчас же вспомнил мое
стихотворение и пожалел, что ему скоро пришлось выйти из "Пчелы" как редактору, иначе он придал бы
этому журналу совсем другой характер. Он очень удивился, когда я сказал ему, что в провинции в
большом ходу некоторые его романсы:
- А я, представьте себе, даже и не знал, что положен на музыку! Надо будет добыть, пойду по
магазинам и спрошу.
Тут он пригласил меня заходить к нему и сказал, что у него приемы по вечерам и что пятницы
Полонского уже известны в литературном мире.
В течение многих лет потом я бывал у Якова Петровича на углу Бассейной и Знаменской.
Квартира его помещалась в пятом этаже, и он ежедневно, отправляясь на службу в Цензурный комитет,
имел мужество взбираться по крутым маршам вверх, опираясь, как Байрон, на костыль.
По пятницам у него собиралось много народу, все больше литераторы и музыканты; часто бывал
Рубинштейн. Концерты Полонского были всегда изысканны, с самыми последними музыкальными
новостями можно было познакомиться прежде всего у него. Певцы, пианисты и пианистки исполняли
лучшие отрывки из Вагнера, Сен-Санса и Грига, тогда только что пробивавших себе дорогу в русском
обществе, причем Вагнер трактовался иными критиками как варвар.
За большим столом пили чай, а в промежутках между музыкальными номерами беседовали о
литературных явлениях дня. Постоянными посетителями вечеров Полонского были, между прочим,
Леонид Майков, историк литературы; Страхов, глубокий мыслитель в области, которая была уже чужда
новому поколению, почти метафизик; художник и романист Каразин; Соловьев Михаил Петрович,
впоследствии ставший грозным начальником печати, а до девятидесятых годов сотрудничавший в
"Вестнике Европы" как эстет и художественный историк, знаток византийских древностей и интересный
миниатюрист-иллюминист. Он показывал образчики своих произведений. Великолепно расписанное им
Евангелие он хотел преподнести царице и, должно быть, преподнес.
Этот Соловьев однажды, заговорив о византийских золотых эмалях, вовлек меня в беседу об этом
предмете, о котором я имел тогда некоторое представление благодаря коллекции, которую собирал
французский артист Михайловского театра Мишель. Да, кстати, я знал и кое-какую литературу по этому
предмету. По-видимому, Соловьев возымел обо мне преувеличенное представление как о знатоке
византийского искусства. Бывало, увидит меня и сейчас же начинает толковать об эмалях, так что я стал
избегать его.
Стр.1