Герменевтическое предмнение, с которым мыслитель приступает к истолкованию Евангелия в “Иисусе Неизвестном” (1932), обозначено в его книгах “Тайна Трех” (1925) и “Атлантида – Европа. <...> От ницшеанской по сути этики к философии религии: таким видится вектор этих метаморфоз. <...> Исследуя в 1920-х гг. религиозные культы древности (Египет, Вавилон, Крит и т.д.), Мережковский вводит понятие “перворелигии” – общего семантического ядра языческих таинств, роднящих их также с христианством. <...> Религия будущего, на взгляд Мережковского, соединит в себе христианские и древнеязыческие аспекты. <...> Также сопоставляется интерпретация древних религий у Мережковского с толкованием “мистерий древности” Р. <...> Русский теист пытается создать образ “Неведомого Бога” грядущих времен; гностик и теософ Штейнер рассматривает духовное развитие человечества с эзотерической позиции. <...> Эволюция идей для нас делается неотрывной от биографий: прочность, истинность © Бонецкая Н.К., 2017 г. 159 учения поверяется судьбой мыслителя. <...> Дмитрий Мережковский, чья идея видится где-то между идеями Шестова и Иванова (он признающий авторитет Библии симпатизант язычества и воззрений Ницше), в 1920–30-х гг. позиционировал себя как независимого евангельского христианина. <...> С другой стороны, начиная с очерка “Акрополь” (книга “Вечные спутники”, 1897 г.) и вплоть до апофеоза Елевзинских таинств в труде 1930 г. “Атлантида – Европа” Мережковский ценностно ориентируется на феномен Афин (как Шестов – на “Иерусалим”). <...> И к концу творческого пути для мыслителя делается прямо-таки фундаментальной роль афинского алтаря “Неведомому Богу” (Деян. <...> Можно в принципе говорить о единстве нового религиозного сознания (ниже НРС) Мережковского на протяжении всей его жизни с не меньшим правом, чем о неизменной верности Иванова – Ницше, распятому Дионису, а Шестова – Богу-Абсурду. <...> Если для ницшеанца Иванова основным сочинением Ницше было “Рождение трагедии из духа музыки”, а для Шестова <...>