Александр Степанович Грин
Слон и Моська
I
Моська зажмурил глаза и спустил курок. На мишени показался белый четырехугольник, и в то же
мгновение он почувствовал сильный удар в шею...
Всякий раз, когда Моська выходил на плац, прикладывал по команде ружье к плечу, целился в
мишень и, ожидая команды "пли", судорожно прижимал палец к спуску, на него нападал непобедимый
страх. Моська -- самый плохой солдат и стрелок роты -- служил вот уже больше года, но ни свирепая
дисциплина ***ского батальона, ни бесчисленные побои, наносимые ему всеми из начальства, ни
"отеческие" увещевания -- ничто не могло сделать из него солдата "как все"...
И когда наконец раздавалась команда "пли!", он весь обмирал и, зажмурив глаза, посылал пулю в
пространство, где она начинала благополучно визжать, как будто совершенно не замечая мишеней, в
которые Моська целился так долго, упорно и безнадежно...
Когда махальный {Махальный -- солдат, на обязанности которого лежит показывать красным
значком, в какое место мишени попала пуля. Если стрелок даст промах -- махальный машет белым
значком. (Здесь и далее примечания автора.)} после пятого, и последнего, выстрела снова прикладывал к
Моськиной мишени белый четырехугольник, а затем комически взмахивал им кверху, давая понять, что
пулю можно искать где угодно, только не в мишени, Моська чувствовал, что к нему сзади подбегает
фельдфебель и с размаху бьет его в шею -- раз и два! От таких ударов шапка у Моськи падала на землю,
а сам он, вытянувшись и замерев в жалкой принужденной позе, смотрел вперед широко раскрытыми
глазами и ничего не видел от слез, застлавших все поле и эти ненавистные глупые мишени, которые как
будто смеялись над ним.
Несмотря на свое ничтожество в специальном "боевом" значении, Моська играл громадную роль
в жизни первой роты.
-- Это господь наказывает за грехи наши, -- говорил какой-нибудь офицер, проходя мимо Моськи
и с ненавистью глядя на его неуклюжую, обдерганную фигуру.
"Не было печали, так черти накачали", -- думали его фельдфебель, взводный и подвзводный.
-- Не было бы Моськи -- хоть топись, -- говорили солдаты.
И действительно, не будь Мосея, или Моськи, как звали его все, роте жилось бы еще хуже. В
военной среде существует неизвестно на чем основанное убеждение, что первая по счету в батальоне
рота должна быть также первой в смысле служебного превосходства. Если бы так было всегда на самом
деле, то можно думать, что вторая, третья, четвертая, пятая шестая роты постоянно уступают все больше
и больше друг другу в служебном рвении и что шестая, например, должна явиться чуть ли не сборищем
самых плохих и ленивых солдат. На деле бывает, однако, часто наоборот. Хотя в первую роту и
назначают по возможности более рослых солдат, но рослость еще не служит как известно, признаком
особой способности к воинской "науке". Если же прибавить к этому, что офицерство заведующее первой
ротой, точно такое же, как и в остальных, ни хуже, ни лучше, то будет понятно, почему сплошь и рядом
на смотрах какая-нибудь пятая или шестая рота, которой раньше как-то и незаметно было на
казарменном дворе, вдруг получает разные "спасибо" и прочее, а первая рота при гробовом молчании
генерала отправляется восвояси домой.
Моська служил в первой роте. Его рост и ширина плеч так понравились уездному воинскому
начальнику что Моська был назначен в первую роту. Трудность и бессмысленность солдатской службы и
жизни подействовали на него ошеломляюще. После двухнедельных испытаний, когда начальство
убедилось, что в ближайшем будущем разве только сверхъестественное вмешательство может помочь
Моське сделаться солдатом "как все", -- он стал козлом отпущения. Его били, гоняли немилосердно,
ставили "под ранец", и он молчал и безропотно переносил эти гонения, как будто сам считал себя
ответственным за свою неспособность к военной службе.
Не проходило дня, чтоб Моська не повергал в уныние своего "фитьфебеля". То он повертывался
не в ту сторону, куда нужно; то, вскидывая на плечо винтовку, так ударял штыком о штык соседа, что тот
ронял ружье; то приходил на ученье в нечищеных сапогах, или надевал шапку без кокарды, или забывал
Стр.1