Александр Грин
Золотая цепь
I
"Дул ветер...", - написав это, я опрокинул неосторожным движением чернильницу, и цвет
блестящей лужицы напомнил мне мрак той ночи, когда я лежал в кубрике "Эспаньолы". Это суденышко
едва поднимало шесть тонн, на нем прибыла партия сушеной рыбы из Мазабу. Некоторым нравится
запах сушеной рыбы.
Все судно пропахло ужасом, и, лежа один в кубрике с окном, заткнутым тряпкой, при свете
скраденной у шкипера Гро свечи, я занимался рассматриванием переплета книги, страницы которой
были выдраны неким практичным чтецом, а переплет я нашел.
На внутренней стороне переплета было написано рыжими чернилами: "Сомнительно, чтобы
умный человек стал читать такую книгу, где одни выдумки".
Ниже стояло: "Дик Фармерон. Люблю тебя, Грета. Твой Д.".
На правой стороне человек, носивший имя Лазарь Норман, расписался двадцать четыре раза с
хвостиками и всеобъемлющими росчерками. Еще кто-то решительно зачеркнул рукописание Нормана и
в самом низу оставил загадочные слова: "Что знаем мы о себе?"
Я с грустью перечитывал эти слова. Мне было шестнадцать лет, но я уже знал, как больно жалит
пчела - Грусть. Надпись в особенности терзала тем, что недавно парни с "Мелузины", напоив меня
особым коктейлем, испортили мне кожу на правой руке, выколов татуировку в виде трех слов: "Я все
знаю". Они высмеяли меня за то, что я читал книги, - прочел много книг и мог ответить на такие
вопросы, какие им никогда не приходили в голову.
Я засучил рукав. Вокруг свежей татуировки розовела вспухшая кожа. Я думал, так ли уж глупы
эти слова "Я все знаю"; затем развеселился и стал хохотать - понял, что глупы. Опустив рукав, я
выдернул тряпку и посмотрел в отверстие.
Казалось, у самого лица вздрагивают огни гавани. Резкий, как щелчки, дождь бил в лицо. В мраке
суетилась вода, ветер скрипел и выл, раскачивая судно. Рядом стояла "Мелузина"; там мучители мои,
ярко осветив каюту, грелись водкой. Я слышал, что они говорят, и стал прислушиваться внимательнее,
так как разговор шел о каком-то доме, где полы из чистого серебра, о сказочной роскоши, подземных
ходах и многом подобном. Я различал голоса Патрика и Моольса, двух рыжих свирепых чучел.
Моольс сказал: - Он нашел клад.
- Нет, - возразил Патрик. - Он жил в комнате, где был потайной ящик; в ящике оказалось письмо,
и он из письма узнал, где алмазная шахта.
- А я слышал, - заговорил ленивый, укравший у меня складной нож Каррель-Гусиная шея, - что
он каждый день выигрывал в карты по миллиону!
- А я думаю, что продал он душу дьяволу, - заявил Болинас, повар, - иначе так сразу не
построишь дворцов.
- Не спросить ли у "Головы с дыркой"? - осведомился Патрик (это было прозвище, которое они
дали мне), - у Санди Пруэля, который все знает?
Гнусный - о, какой гнусный! - смех был ответом Патрику. Я перестал слушать. Я снова лег,
прикрывшись рваной курткой, и стал курить табак, собранный из окурков в гавани. Он производил
крепкое действие - в горле как будто поворачивалась пила. Я согревал свой озябший нос, пуская дым
через ноздри.
Мне следовало быть на палубе: второй матрос "Эспаньолы" ушел к любовнице, а шкипер и его
брат сидели в трактире, - но было холодно и мерзко вверху. Наш кубрик был простой дощатой норой с
двумя настилами из голых досок и сельдяной бочкой-столом. Я размышлял о красивых комнатах, где
тепло, нет блох. Затем я обдумал только что слышанный разговор. Он встревожил меня, - как будете
встревожены вы, если вам скажут, что в соседнем саду опустилась жар-птица или расцвел розами старый
пень.
Не зная, о ком они говорили, я представил человека в синих очках, с бледным, ехидным ртом и
большими ушами, сходящего с крутой вершины по сундукам, окованным золотыми скрепами.
"Почему ему так повезло, - думал я, - почему?.."
Здесь, держа руку в кармане, я нащупал бумажку и, рассмотрев ее, увидел, что эта бумажка
Стр.1