Аполлон Григорьев
Реализм и идеализм в нашей литературе
(По поводу нового издания сочинений Писемского и Тургенева)
Аполлон Григорьев. Сочинения в двух томах
Том второй. Статьи. Письма
М., "Художественная литература" 1990
Составление с научной подготовкой текста и комментарии Б. Ф. Егорова
OCR Бычков М. Н.
I
Повсеместное господство так называемого реализма в искусстве и литературе вообще и в нашей
литературе в особенности -- факт почти что общепризнанный. Но что именно такое реализм, равно как и
что такое противуполагаемый ему идеализм, мы или не знаем вовсе, или забыли (после Белинского), или
знаем очень смутно. Обыкновенно мы думаем -- если слово "думаем" приложимо к неясным, почти что
безотчетным головным данным,-- вот как.
Со смертию Байрона, Пушкина, Лермонтова, Мицкевича идеализм в искусстве кончился -- это
были его последние могучие представители, последние, которые сообщали ему силу и обаяние. В чем
заключались сущность, сила и обаяние их идеализма -- противополагаемого реализму современных нам
писателей, мы не определили, да, может быть, даже полагаем, что и определять не стоит. В лиризме ли, то
есть в некоторой сверхобычности (чтобы не сказать сверхъестественности) взгляда на жизнь
(миросозерцания) и строя чувствований -- в способе ли изображения жизни чертами более широкими, чем
подробными, и более синтетическими, чем аналитическими,-- в протесте ли, наконец, и тревожном
недовольстве действительностию,-- неизвестно. Да и не все ли равно -- думаем мы! В лиризме, так в
лиризме,-- в протесте, так в протесте! Дело в том, что "боги" отошли, а "божки" нам надоели своим чисто
личным, иногда странным и капризным, иногда даже совершенно никому, кроме их самих, не понятным
лиризмом. Нам надоели давно (и совершенно справедливо, можно прибавить) и "гордые страданья"1 и
"права проклятия"2 поэтиков с голоса Лермонтова -- нам надоели и воспроизведения античных
созерцаний и чувствований -- дошедшие, наконец, до наивного, но нисколько не забавного цинизма в
стихах какого-нибудь г. Тура: мы и Майкова-то с его строгою красотою форм терпим только по старой
вере и старой памяти. Нам надоели и тонко-капризные ощущения поэтов фаланги Гейне...3 Нам надоели и
анализы исключительных натур, поставленных в исключительные положения в повестях сороковых
годов: они чуть что так же не смешны нам с их глубокими, мечтательно-затаенными или враждующими с
каким-нибудь губернским или уездным мирком страстями, с их протестом против душной и грязной
действительности, не понимающей их исключительных чувствований и положений -- как Звонские,
Лидины и Гремины Марлинского...4 Нам надоели и Печорины, когда они разменялись на героев графа
Соллогуба и на Тамарина г. Авдеева... Нам все это надоело -- но что именно во всем этом надоело, это -дело
нерешенное.
Действительности! правды отношений к жизни и правды изображений жизни -- искренности -самой
беспощадной в анализе собственных и чужих ощущений! -- кричим мы теперь все в один голос. Но,
милостивые государи! Разве не правду жизни изображали нам и разве не искренны были Байрон, Пушкин,
Мицкевич, Лермонтов -- разве не правду жизни, не беспощадную правду сердца человеческого
анализировал перед нами последний из писателей XIX века, которому смело можно дать имя поэта,
великая, хотя и мало пользующаяся сочувствием "Библиотеки для чтения" и "Отечественных записок"
1861 года, женщина-поэт Занд?5 Разве не была она вполне искрения по-своему везде и всегда -- даже до
сих пор, кроме своих несчастных теоретических романов и своих еще более несчастных записок?..6
Действительности, правды, искренности -- выкликаем мы давно уже на разные лады "голосами
разными" -- и в ответ нам являлись то писатели, которые представляли нам чистую действительность и
уравнивались взглядом на жизнь с практическими стремлениями российской бюрократии или
практических реформаторов Штольцов; то другие, которые, в скептическом анализе собственных и чужих
Стр.1