А. А. Григорьевъ
Оппозицiя застоя
Черты изъ исторiи мракобѣсiя
Время. 1861. N 5
Ты видишь: я припоминаю,
Алеко, старую печаль.
Пушкинъ.
I
Бываютъ въ литературѣ вещи, которыя совершенно ускользаютъ отъ вниманiя современниковъ, но
которыя, для послѣдующихъ поколѣнiй, представляютъ собою факты въ высшей степени замѣчательные,
озаряютъ цѣлыя направленiя. Такихъ вещей не надобно искать промежду крупныхъ литературныхъ
явленiй, ибо въ такомъ случаѣ онѣ были бы замѣчены современниками; такiя вещи пишутся обыкновенно
безъ всякихъ притязанiй на какое либо значенiе, пишутся такъ, вполнѣ отъ души, вполнѣ наивно. Въ нихъ
мысль извѣстныхъ направленiй является по домашнему, на распашку, какъ можетъ быть и не хотѣли бы
показать ее головы извѣстныхъ направленiй, или по крайней мѣрѣ, какъ не хотѣли бы они показать ее
сначала. Въ такихъ проговоркахъ направленiй, -- проговоркахъ по большей части нежданныхъ и раннихъ,
сказывается нѣчто роковое... Рада бы курочка не идти, да за хохолокъ тащутъ.
Къ числу такихъ наивныхъ и въ историческомъ смыслѣ драгоцѣнныхъ вещей принадлежитъ
письмо благороднѣйшаго изъ смертныхъ М. Н. Загоскина къ издателю первоначальнаго "Маяка" -- 1840
года, Петру Александровичу Корсакову, -- письмо, которое издатель, какъ самъ говоритъ въ примѣчанiи,
помѣстилъ, скрѣпя сердце.
Въ своемъ родѣ, это наивное письмо Загоскина такъ же смѣло, какъ знаменитое письмо Чаадаева.
Не надобно забывать только неизмѣримую разницу между авторами писемъ въ отношенiи къ
умственному ихъ развитiю, равно какъ и того, что одинъ, Чаадаевъ, разсѣкъ хорошо ли, худо ли гордiевъ
узелъ лжи, а другой... другой только открылъ заткнутое до тѣхъ поръ отверстiе, изъ котораго полилась
всякая нечистота.
Вотъ это письмо. Я привожу его цѣликомъ, какъ очень немногимъ извѣстное и всѣми забытое, а
между тѣмъ знаменательное по отношенiю къ вопросу, составляющему предметъ моихъ изслѣдованiй.
"Любезный другъ, Петръ Александровичъ! Давно уже я сбираюсь писать къ тебѣ и поблагодарить
тебя за истинное удовольствiе, которое приноситъ мнѣ чтенiе твоего изданiя, и вотъ наконецъ собрался,
тогда какъ бы мнѣ вовсе писать не слѣдовало, потомучто я, измученный ужасными спазмами, три дня уже
ничего не ѣлъ и едва могу отъ слабости сидѣть на стулѣ; но сердце мое не терпитъ н
моты -- я прочелъ
или, лучше сказать, проглотилъ послѣднюю (IV) часть "Маяка" -- ретивое закипѣло, стклянку съ
микстурой за окно, перо въ руку и пишу."
Прежде всего надобно замѣтить, что М. Н. Загоскинъ былъ именно одинъ изъ тѣхъ рѣдкихъ
вполнѣ искреннихъ и чистыхъ людей, у которыхъ "сердце не терпитъ нѣмоты". Стоитъ только прочесть
очеркъ его личности, художнически набросанный С. Т. Аксаковымъ въ бiографiи Загоскина и въ разныхъ
мѣстахъ "Воспоминанiй", чтобы въ этомъ убѣдились всѣ читатели, незнавшiе Загоскина, какъ писателя и
какъ человѣка. Что Загоскинъ былъ точно боленъ и точно оживленъ чтенiемъ "Маяка" до того, что
стклянки съ лекарствами полетѣли въ окно, и что онъ тотчасъ же схватилъ перо, чтобы передать свои
впечатлѣнiя, въ этомъ грѣхъ и сомнѣваться. Что же, спрашивается, подвигло и оживило такъ эту добрую,
честную, искреннюю натуру, которая до старости воспламенялась легко какъ сѣрная спичка? Что?... А
вотъ послушайте:
"Боже мой! сколько въ этой части прекрасныхъ вещей? что за логическая, св
тлая и умная голова
ѣ
ѣ
Стр.1