М. Е. Салтыков-Щедрин
УЛИЧНАЯ ФИЛОСОФИЯ*
(По поводу 6-й главы 5-й части романа "Обрыв")
Источник: Собрание сочинений в двадцати томах М., "Художественная литература", 1970. Том
девятый. Критика и публицистика (1868--1883) Примечания Д. И. Золотницкого, Н. Ю. Зограф, В. Я.
Лакшина, Р. Я. Левита, П. С. Рейфмана, С. А. Макашина, Л. М. Розенблюм, К. И. Тюнькина
OCR, Spellcheck -- Александр Македонский, май 2009 г.
Если вам случается, читатель, слышать в так называемом обществе, с одной стороны, сетования
на слишком широкие размеры, принимаемые жизнью, с другой стороны, разнообразные предположения
по части укорочения ее -- вам, конечно, могут подобные бессознательные толки в значительной степени
опротиветь, показаться несносными, нелепыми, но ни в каком случае они не удивят и не приведут вас в
негодование. Мало ли всякого люда шатается по улицам? Разве можно за всяким усмотреть, всякого
переспорить, всякого вразумить? Да и вразумлять этот "шлющийся народ" -- далеко не легкое дело; это
значило бы с каждым проходящим начинать с азбуки, что, очевидно, может быть с успехом выполнено
только приходскими училищами, которые с тою целью и устроены, чтобы в них обучались люди всякого
рода "начаткам".
Поэтому, когда вы слышите на улице голословные изветы против якобы господствующего в
современном поколении духа отрицания; когда вы слышите, что людей, ищущих отнестись к жизни
сознательно, называют чуть-чуть не негодяями и разбойниками; когда вы видите людей малосмысленных,
бессмысленно вращающих глазами по поводу таких вопросов, которых они даже изъяснить себе не могут,
-- вас может это встревожить только с точки зрения абстрактной и гуманной. Быть может, вы были
убеждены, что сумма знаний, увеличиваясь беспрерывно, вместе с тем делается более и более доступною
и для масс; что факты, которые в прежнее время стояли под защитою темных и голословных аксиом,
отнюдь не перестали быть фактами оттого только, что они переменили эту ненадежную защиту на более
прочную защиту разума, -- и вот уличная толпа уверяет вас в противном. Она громко заявляет себя
сосудом не в смысле накопления знаний, а в смысле накопления невежества; она протестует против
вмешательства разума в дела мира сего и становится на сторону бессознательности, случайности и
произвола, как таких форм, в которых наиболее удобным образом укладывается человеческая жизнь. Это
вас огорчает. Но, повторяем, ваше огорчение в этом случае имеет чисто абстрактный характер. Взятый в
отдельности, ни один из членов невежественной толпы не может возбудить вашего негодования. Вам
заранее известно, что все, что там ни делается, в этой темной пучине, делается или по привычке, или по
неведению. Вы знаете, что если эта уличная толпа, с которой вы на каждом шагу встречаетесь, и
обучалась когда-то каким-то "начаткам", то она давно забыла их и даже это скудное знание заменила так
называемою житейскою мудростью или, попросту, рутиною; в противном случае, она, конечно, не
приходила бы в ужас от таких, например, истин, что гром есть явление объяснимое и что реки текут не к
источникам, а к устьям не по щучьему велению, а по причинам, удовлетворительно раскрываемым
законами природы.
Сказавши себе раз навсегда, что толпа обогащается знаниями медленно, вы легко можете
установить свои отношения к ней. Что бы она ни говорила, как бы ни шипела против пытливости
человеческого разума -- все это будет для вас делом посторонним, не требующим ни возражений, ни
препирательств. Вы идете по улице и говорите себе: я иду тут, потому что мне нельзя сделать иначе;
покорюсь этой необходимости и постараюсь сделать так, чтобы как можно меньше слышать, как можно
меньше видеть, как можно меньше обонять. Заручившись таким благоразумным решением, вы, в
согласность ему, принимаете меры, которые наиболее действительным образом могут оградить вас от
неприятных ощущений. Вот все, к чему вы обязываетесь в видах самосохранения.
Но когда миросозерцание, совершенно понятное и уместное, если вы знакомитесь с ним в таком
философском трактате, как, например, "голубиная книга", проникает в литературу; когда эта последняя,
вместо того чтобы пробуждать общество, ищет усыпить его, вместо того чтобы сеять в нем мысль о
необходимости сознательного отношения к жизни, еще более усиливает и без того сильные опасения тех
откровений, которые влечет за собой беспристрастный анализ понятий, явлений и форм, -- тогда, говорим
мы, равнодушие становится делом гораздо менее легким. Литература и пропаганда -- одно и то же. Как ни
стара эта истина, однако ж она еще так мало вошла в сознание самой литературы, что повторить ее вовсе
Стр.1