Александр Иванович Герцен
ТРАГЕДИЯ ЗА СТАКАНОМ ГРОГА
Тебе, друг мой Тата,
дарю я этот рассказ
в память нашего свидания
в Неаполе.
28 сентября 1863 г.
Очерки, силуэты, берега беспрерывно возникают и теряются, - вплетаясь
своей тенью и своим светом, своей ниткой в общую ткань движущейся с нами
картины.
Этот мимо идущий мир, это проходящее, все идет я все не проходит - а
остается чем-то всегдашним. Мимо идет, видно, вечное - оттого оно и не
проходит. Оно так и отражается в человеке. В отвлеченной мысли - нормы и
законы; в жизни - мерцание едва уловимых частностей и пропадающих форм.
Но в каждой задержанной былинке несущегося вихря те же мотивы, те же
силы, как в землетрясениях и переворотах, - и буря в стакане воды, над
которой столько смеялись, вовсе не так далека от бури на: море, как
кажется.
...
Я искал загородный дом. Утомившись одними и теми же вопросами, одними
и теми же ответами, я взошел в, трактир, перед которым стоял столб, и на
столбе красовался портрет Георга IV - в мантии, шитой на манер той шубы,
которую носит бубновый король, в пудре, с взбитыми волосами и с малиновыми
щеками. Георг IV, повешенный, как фонарь, и нарисованный на большом
железном листе, - не только видом напоминал путнику о близости трактира, но
и каким-то нетерпеливым скрежетом петлей, на которых он висел.
Сквозь сени был виден сад и лужайка для игры в шары,- я прошел туда.
Все было в порядке, - то есть совершенно так, как бывает в загородных
трактирах под Лондоном. Столы и скамьи под трельяжем, раковины в виде руин,
цветы, посаженные так, чтоб вышел узор или буква; лавочники сидели за
своими столами с супругами (может быть, не с своими) и тяжело напивались
пивом, сидельцы и работники играли шарами - тяжести и величины огромного
пушечного ядра, не выпуская из рта трубки.
Я спросил стакан грогу, усаживаясь в стойло иод трельяжем.
Толстый слуга в очень истертом и
узком черном фраке, в черных и
лоснящихся панталонах приподнял голову и вдруг, как обожженный, повернулся
в другую сторону и закричал: "Джон, водки и воды в восьмой номер!" Молодой,
неловкий и рябой до противности малый принес поднос и поставил передо мной.
Как ни быстро было движение толстого служителя, но лицо его мне
показалось знакомо; я посмотрел, - он стоял спиной ко мне, прислонясь к
дереву. Фигуру эту я видел... но, как ни ломал себе голову, вспомнить не
мог; удрученный, наконец, любопытством и улучив минуту, когда Джон побежал
за пивом, - я позвал слугу.
- Yes, sir! [Да, сэр! (англ.)] - отвечал спрятавшийся за дерево
слуга, и, как человек, однажды решившийся на трудный, но неотвратимый
поступок, как комендант, вынужденный
величественно подошел ко мне, несколько помахивая грязной салфеткой.
Эта величественность и показала мне, что я не ошибся, что я имею дело
с старым знакомым.
...Три года тому назад останавливался я на несколько дней в одном
аристократическом отеле на Isle of Wight [острове Уайт (англ.)]. В Англии
эти заведения не отличаются ни хорошим вином, ни изысканной кухней, а
обстановкой, рамами и - на первом плане прислугой. Официанты в них
совершают службу с важностию наших действительных статских советников
прежнего времени - и современных камергеров при немецких задних дворах.
Главным Waiter'ом в "Royal Hotel" [официантом в "Королевском отеле"
(англ.)] был человек неприступный, строгий к гостям, взыскательный к
живущим, он бывал снисходителен только к людям, привычным к отельной жизни.
Новичков он не баловал и вместо ободрения - взглядом обращал назад дерзкий
вопрос: "Как могут котлета с картофелем и сыр с латуком стоить пять
шиллингов?" Во всем, что он делал, была обдуманность, потому что он ничего
не делал спроста. В градусе поворота головой и глазами и в тоне, которым он
отвечал "Yes, sir", можно было до мелочи знать лета, общественное положение
сдать крепость, - он бодро и
Стр.1