Всеволод Михайлович Гаршин.
Новая картина Семирадского
"Светочи христианства"
--------------------------------------------------------------------------OCR,
spellcheck: Pirat
Доп. правка: В. Есаулов, 16 декабря 2004 г.
---------------------------------------------------------------------------"Одних
зашивали в звериные шкуры, и они погибали, пожираемые собаками;
другие умирали на кресте, или их покрывали горючими веществами и, по заходе
солнца, жгли вместо факелов. Нерон уступал свои сады для этого зрелища...
Хотя эти люди и были виновны и заслуживали строгое наказание, но сердца
все-таки открыты для жалости к ним".
Так говорит Тацит о заживо сожженных в царствование Нерона христианах.
И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.
Эти слова вырезаны Семирадским на раме его колоссального произведения.
Когда вы входите в зал, где стоит
картина, почти неприятное чувство
овладевает вами: вы видите перед собою какую-то яркую, пеструю путаницу
мраморов и человеческих фигур, путаницу с резкими пятнами, огненными,
черными, перламутровыми, золотыми.
Только подходя ближе и делая некоторое усилие, вы можете разобрать, в
чем дело. Слева пестрая народная толпа, теснящаяся на мраморном крыльце
дворца, выходящем в сад. Более ста
фигур в светлых и ярких одеждах,
мраморы, сосуды, блестящие металлами, украшения, горящие драгоценностями,
цветы, опахала, роскошные носилки цезаря, его ручной тигр. Справа цветами
обвиты столбы, около которых блестит пламя жаровни и факелов, зажигаемых
нагими рабами, на столбах увязанные веревками пуки соломы, куда по грудь
запрятаны мученики... Сейчас зажгут эти пуки, а некоторые, сзади, уже
начали гореть, разбрасывая искры.
Взгляните на эту пеструю толпу. Недостаток ли искусства художника или,
быть может, его намерение - не берусь решить - сделали рассматривание
отдельных фигур картины крайне утомительным. Вы видите толпу, массу,
разодетую и полуобнаженную, разукрашенную тканями и золотом. Но ваше
внимание скоро утомляется, когда вы начнете рассматривать отдельные фигуры;
ни одна фигура, ни одна группа не выделяется резко на этом общем фоне.
Главную фигуру, цезаря Нерона, вам приходится искать глазами. Вот он,
одутловатый и смуглый, пресыщенный, скучающий, для возбуждения притуплённых
нервов придумавший такое утонченное зрелище,
сидит в роскошном
раззолоченном, инкрустированном перламутром паланкине, вместе со своею
женою Помпеею. В ее лице, жирном и вялом, ничего не видно, кроме
чувственности; даже на такое экстра-тонкое зрелище она смотрит апатично и
тупо. Черные рабы, несущие носилки, почти не выражают своими лицами ни
жалости, ни злорадства. Их черную кожу не проберешь чужим страданием, а
ненависти к христианам они иметь не могут: что для них христиане?
Носилки Нерона остановились на средней площадке мраморной лестницы. От
нее идут два марша. Один налево и вверх, во дворец, другой прямо к зрителю,
вниз, оканчивающийся большой площадкой, на которой расположен "первый план"
картины, наиболее выдающаяся и интересная ее часть. Там, вверху, за
цезарем, большая давка; масса зрителей спускается по лестнице, чтобы
посмотреть, как будут гореть "поджигатели Рима". Видны там и черная кожа
раба, и красная полоса на белой тоге сенатора, и шлем императорского
полководца, и яркие одежды, и обнаженные руки и плечи женщин. Все это
смешивается в общее пятно, и пятно менее удачное из всей картины: часть
лестницы, заворачивающая в глубь картины, на самый верх, с многочисленною
толпою, лишена воздушной перспективы
и, как говорят художники, "лезет
вперед", несмотря на сравнительную туманность тонов.
А здесь, около нас, внизу, какая смесь одежд и лиц!
Какое разнообразие типов и красок! Вот собралась кучка серьезных
людей: сенатор, стоящий спиною к зрителю, грек-философ с повязкою на
голове, что-то ему убедительно доказывающий, и слушатели. Что говорит грек?
Уж не доказывает ли он нелепость подобного препровождения времени? Нет, где
ему, бедному, иметь свое собственное мнение, когда в двух шагах от него
Стр.1