Из почты редакции Мурман Джгубурия «Пишу стихи — разве этого мало? <...> Познакомился с Василием Субботиным, которого знал только по журнальным публикациям. <...> Одно удовольствие слушать его воспоминания о Переделкине, о классиках русской литературы, о знако мых поэтах и прозаиках, о войне, которую он прошел до рейхстага, до Бранденбургс ких ворот, о чем и говорят его книги, которые я обязательно прочту. <...> Так названа и книга стихотворений, которую я сейчас читаю. <...> Василий Ефимович тих, вдумчив, всегда спокоен, так мне кажется, и чистый, прозрачный, как горный источник. <...> «Как белый камень в глубине колодца!» — это Ахматова и это — похоже на Василия Субботина. <...> Василий Ефимович: «Человек не должен говорить, что он поэт. <...> Что можно сказать о человеке, который прошел неслыханную по жестокости войну, чего только не повидал на своем веку, и не имеет никакой злости. <...> В разговоре названный Рейхстаг напомнил мне нашего героя — Кантарию и его русского собрата — Егорова. <...> Василий Ефимович дал мне почитать из своей огромной книги записей одну главу под названием «45». <...> В ответ Василий Ефимович рассказал такую историю: зашел к нему както Мурман Джгубурия. <...> 219 знакомый писатель, взглянул на лежащую на столе газету, где были опубликованы его, Субботина, записки, изрек: «Война, война, война…» — и вышел. <...> Мысленно возвращаюсь к его «45» и замечаю: Кантария и Егоров такие же, как все другие бойцы того подразделения, о котором идет речь. <...> Кантарией и Егоровым мог стать любой из тех, кто участвовал в боях за рейхстаг. <...> Покойный мой дед Свимо колол дрова, и колья у него получались как на подбор, почти точьвточь одинаковые. <...> А рука моего деда Свимо напоминает мне руку верховнокомандующего, а еще шире — руку судьбы и руку Бога. <...> Царствие им Небесное, но судьба сохранила его, поэта и историографа, поведавшего нам о той последней ночи боев в Берлине, последних днях Великой Отечественной войны. <...> 2 Больше всего поэзия Василия Субботина мне напоминает <...>