Внимательный читатель знает, чью памятную фразу переверстал здесь знаме нитый казахстанский публицист; я постараюсь это «притяжение» объяснить. <...> » Финальная ситуация в истории взаимоотношений Суворова и Пугачева извест на довольно широкому кругу историков и любопытствующих читателей, а вот первое знакомство великого полководца и великого самозванца известно куда меньше. <...> Финальная ситуация — это когда Михельсон, разбивший и пленивший Пугачева, сдает его Суворову для дальнейшего препровождения к эшафоту, а Суворов, демон стрируя свое фирменное чувство юмора, недоумевает, как везти: «в клетке, что ли?», и клетку, прицепившись к его шутке, немедля сколачивают… теперь эта клетка — в московском Историческом музее. <...> Каким же чудом сохранил Пугачев этот суворовский рубль в кровавой эпопее своего бунта, бог весть, но — сохранил. <...> Но дело не в нем, дело в том, почему так страшен был властям даже призрак европейского участия в пугачев ской смуте, — неспроста немца Рейнсдорпа «бросило в жар», когда ему доставили перехваченное у пугачевцев то самое письмо. <...> Среди именитых русских дворян — не буквально, конечно, но по общей принадлежности: партия «рюрикови чей» и партия «чингизидов» (среди последних особенно известен Державин, прямой потомок тюркских ханов, рождением казанец, матушка, между прочим, сидит в казан ской осаде, когда ее сын, молоденький офицер, еще не чает написать оду Фелице, а чает изловить Самозванца, и пробует, но без успеха, зато с успехом пишет и редакти рует воззвания к смутьянам). <...> Если степняки и отвечают на все эти кровавые погромы, то далеко не всегда с ведома своих султанов и ханов, а если с ведома, то не от хорошей их жизни. <...> Ибо и ханысултаны крутятся и выкручиваются, как могут. <...> Хан Младшего казахского жуза Нуралы, как может, дер жится центральной власти (при всех «неизбежных увертках»), — а его двоюродный брат, хан Среднего жуза Досали, держит сына у Пугачева в «аманатах <...>