Но не из его прозы, которую зачитывали когдато до дыр, а из воспоминаний: «Не в виде оправдания, а как фактическую справку — приведу то, что из людей 40х, 50х и 60х годов, сделавших себе имя в либеральном и даже радикально революционном мире, один только Огарев еще в николаевское время отпустил своих крепостных на волю, хотя и не совсем даром. <...> Этого не сделали ни славянофилы, по тогдашнему распинавшиеся за народ (ни Самарин, ни Аксаковы, ни Киреевские, ни Кошелевы), ни И.С. Тургенев, ни М.Е. Салтыков, жестокий обличитель тогдашних порядков, ни даже К.Д. Кавелин, так много ратовавший за общину и поднятие кресть янского люда во всех смыслах. <...> Экштут — один из лучших историков в новом поколении, автор скрупулезных исследований повседневной жизни наших прапрадедов, чьи помыслы были от по вседневной жизни далековаты, ибо реяли в мечтах о прекрасном будущем (из которо го мы и созерцаем сегодня тогдашние умственные баталии). <...> Осведомленность исто рика Экштут соединяет с профессиональной ориентацией в философии и филоло гии, к тому же он блестяще пишет: остро и емко. <...> Экштут не удерживается и заканчивает записанную когдато Горьким замеча тельную фразу Ленина о Толстом: «какой матерый человечище! <...> «Милый мой (это он Суворину пишет, вернувшись с Сахалина), — если бы мне предложили на выбор чтонибудь из двух: "идеалы" ли знаменитых шестидесятых годов или самую плохую земскую больницу настоящего, то я, не задумываясь, взял бы вторую». <...> Даже самая плохая больница, как и самый захудалый вишневый сад, — если б мы делом занимались, — спасла бы от безумных «идеалов». <...> Вроде бы о «мальчишках» позапрошлого века речь, но пафосто перехлестывает — даже и не в конец Двадцатого, а в нынешний, начавшийся, Двад цать первый. <...> 255 А как же повседневная жизнь позапрошлого века, где погребены такие умопом рачительные идеалы? <...> «Не в виде оправдания, а как фактическую справку — приведу то, что из людей 40-х, 50-х и 60-х годов <...>