Сверчком в этом космосе битв» Амарсана Улзытуев Декларация, которой Амарсана сопровождает свои стихи, настолько эффектна, что побуждает к немедленному комментарию. <...> Вот его декларация: — Я объявляю, — пишет он, — конец потребительской суете обычной рифмы и меры. <...> Моя форма — ритм вместо метра и анафора вместо концевой рифмы, которая в русском стихе искусственно доращивает эмоцию или мысль, а стихотворца превращает в «наперсточника». <...> Если же поменять привычную концевую клаузулу на непривычную начальную анафору, — то где гарантия, что и в этом случае не набегут «наперсточники» нового пошиба? <...> Да и русская традиция не так однозначна. <...> Когда Амарсана в противовес рифмовке демонстрирует вольный ритмический размах (а пишет при этом порусски), — разве не опирается он — интуитивно — на русскую же традицию вольной речи, когда-то именовавшейся у нас «стихами в прозе», а теперь загадочным французским словом «эссе»? <...> Если уж идти вглубь, — то не жанровый поворот к анафоре побуждает вольного стихотворца обратить свой талант на Восток (на вековой, тысячелетний Восток и, конечно же, на нынешний тоже), — тут куда более глубокий поворот: к «волшебной традиции заговоров и заклинаний, былин и плачей, гимнов и призываний». <...> Околдованный этой первозданностью, Амарсана цитирует русского классика, который обернулся туда же: «Да, скифы мы, да, азиаты мы! <...> » Но в сущности не Блок стоит у него за этим поворотом к Востоку. <...> Отец Амарсаны, Дондок Улзытуев, — живой классик бурятской поэзии, всесоюзно признанный поэт последнего (послевоенного, или скажу так: послесталинского) периода Советской власти, — завещал сыну сосредоточиться не на русской системе в образовании (что было в ту пору общепринято), а углубиться 254 Лев Аннинский. <...> И в монгольскую, и вообще в восточную, но прежде всего — в бурятскую. <...> Завороженные восточной первозданностью, критики приветствовали в Амарсане… варвара, чей стих, брутальный и свежий, расхристанный <...>