Готхольд Эфраим Лессинг
ЛАОКООН,
ИЛИ
О ГРАНИЦАХЖИВОПИСИ И ПОЭЗИИ
Источник: Лессинг Г.Э. Лаокоон, или о границах живописи и поэзии. Перевод Е.Эдельсона (под
ред. Н.Н. Кузнецовой) / Лессинг Г.Э. // Лессинг Г.Э. Избранные произведения. - М.: Худож. лит., 1953.С.
385-516.
Оригинал здесь: http://www.philolog.ru/
ПРЕДИСЛОВИЕ
Первый, кому пришла мысль сравнить живопись и поэзию, был человеком тонкого чутья,
заметившим на себе сходное влияние обоих искусств. Он открыл, что то и другое представляют нам
вещи отдаленные в таком виде, как если бы они находились вблизи, видимость превращают в
действительность; и то и другое обманывают нас, и обман обоих нравится.
Второй попытался глубже вникнуть во внутренние причины этого удовольствия и открыл, что в
обоих случаях источник его один и тот же. Красота, понятие которой мы отвлекаем сначала лишь от
телесных предметов, получила для него значимость общих правил, прилагаемых как к действиям и
идеям, так и к формам.
Третий стал размышлять о значении и применении этих общих правил и заметил, что одни из них
господствуют более в живописи, другие -- в поэзии, и что, следовательно, в одном случае поэзия может
помогать живописи примерами и объяснениями, в другом случае -- живопись поэзии.
Первый из трех был просто любитель, второй -- философ, третий -- художественный критик.
Первым двум трудно было сделать неправильное употребление из своего непосредственного
чувства или из своих умозаключений. Другое дело -- критика. Самое важное здесь состоит в правильном
применении эстетических начал к частным случаям, а так как на одного проницательного критика
приходится пятьдесят просто остроумных,
385
то было бы чудом, если бы эти начала применялись всегда с той предусмотрительностью, какая
должна сохранять постоянное равновесие между обоими искусствами.
Если Апеллес и Протоген в своих утраченных сочинениях о живописи подтверждали и объясняли
правила этого искусства уже твердо установленными правилами поэзии, то, конечно, это было сделано
ими с тем чувством меры и тою точностью, какие удивляют нас и доныне в сочинениях Аристотеля,
Цицерона, Горация и Квинтилиана там, где они применяют к искусству красноречия и к поэзии законы и
опыт живописи. В том-то и заключалось преимущество древних, что они все делали в меру.
Однако мы, новые, полагали во многих случаях, что мы далеко превзойдем их, если превратим
проложенные ими узкие тропинки в проезжие дороги, даже если бы при этом более короткие и
безопасные дороги превратились в тропинки наподобие тех, что проходят через дикие места.
Блестящей антитезы греческого Вольтера, что живопись -- немая поэзия, а поэзия -- говорящая
живопись, не было, конечно, ни в одном учебнике. Это была просто неожиданная догадка, каких мы
много встречаем у Симонида и справедливость которых так поражает, что обыкновенно упускается из
виду все то неопределенное и ложное, что в них заключается.
Однако древние не упускали этого из виду и, ограничивая применение мысли Симонида лишь
областью сходного воздействия на человека обоих искусств, они не забывали отметить, что оба
искусства в то же время весьма различны как по предметам, так и по роду их подражания.
Между тем новейшие критики, совершенно пренебрегшие этим различием, сделали из сходства
живописи с поэзией дикие выводы. Они то стараются втиснуть поэзию в узкие границы живописи, то
позволяют живописи заполнить всю обширную область поэзии. Все, что справедливо для одного из этих
Стр.1