М.М. Достоевский
"Гроза".
Драма в пяти действиях А. Н. Островского
Нам предстоит трудная задача. Перед нами произведение писателя, который более всех других
наших современных писателей возбуждал и даже и теперь еще возбуждает о себе самые противоречивые
толки. Суждения о нем странны уже по своей крайней противуречивости; но значение их покажется еще
страннее, если обратить внимание на то, что они исходят из одного и того же лагеря. Нисколько не было
бы удивительно, если б о г. Островском расходились в мнениях, например, славянофилы с западниками.
(Так как эти странные прозвища до сих пор существуют на самом деле в нашей жизни, то мы и называем
их их собственными именами.) Это бы еще ничего: в чем согласны они между собою? Удивительны
разноголосные мнения об одном и том же писателе в одном и том же стане, в одном и том же кружке,
например, у западников. И какие еще разноголосные. Давно ли нашему драматургу в одно время давали
прозвища гостинодворского Коцебу, а в другое провозглашали его обличителем русских самодуров и
восхищались им за это?1 Еще недавно одна наиболее читаемая и достаточно западная у нас газета с
неизреченною щедростию не отказывала в таланте -- чуть ли еще не в некотором -- автору "Грозы". Еще
на днях другой, весьма уважаемый читающею публикою и не менее того западный критик поднимал на
эту "Грозу" целую бурю, между тем как другие тоже очень западные органы отзывались о ней не без
восторга, хотя и несколько сдержанно.2 Одни в этой же пьесе наиболее ценят в г. Островском поэзию,
другие порицают его не только за излишнюю верность природе, но даже за некоторый цинизм. Одним
словом, выходит премилый концерт и преназидательный для будущего историка нашей современной
литературы. Публика слушает этот концерт уже несколько лет сряду и ничего в нем не понимает. Один г.
Островский его не слушает и идет себе своею ровной поэтической дорогой. И прекрасно делает.
У славянофилов этой разноголосицы нет, потому ли, что у них в последнее время была одна
только "Беседа",3 или уже потому, что во многих наших вопросах они стоят на более твердой почве, чем
их противники. Как ни обманчиво было их увлечение видеть в г. Островском поэта своих идей и
принципов, мы уже ради одной справедливости должны сказать, что честь открытия г. Островского, как
высокоталантливого писателя, принадлежит только им одним.
Многим, может быть, это покажется парадоксом, а между тем это так. Не спорим, что первое
произведение г. Островского "Свои люди" встречено было западниками с необыкновенным увлечением, с
единодушным восторгом. Но восторг этот потому именно и был единодушен, что в этой комедии г.
Островский является еще далеко не самим собою, далеко не тем самобытным писателем, который так
пленяет нас в позднейших своих комедиях и сценах. Тут за ним виднелся еще его славный
предшественник, виднелась преднамеренная цель выставить то-то и то-то в известном свете, казнить
другое. Тут еще горько смеется гоголевская сатира, с намерением бросается в глаза еще то, от чего поэт
отказался впоследствии. Одним словом, тут еще нет той свободы, с которой поэт относится к
действительности в позднейших своих пьесах. Помимо таланта, эта сатира, эта преднамеренная цель и
заставили западников рукоплескать поэту. Талант ведь не спас его от охлаждения и брани этих же самых
западников, когда явились более высокие по искусству произведения, как "Не в свои сани не садись",
"Бедность не порок", "Бедная невеста", "Не так живи, как хочется". Все помнят это время, все читали
отзывы, полные пренебрежения и даже брани разных петербургских газет и журналов.4 Да не повторяется
ли то же самое еще и теперь, когда истина все более и более берет верх, и резкие приговоры должны бы,
кажется, смягчиться, хоть уж перед очевидностью.
Но между тем, как все это происходило в Петербурге, Москва со своими славянофилами, с своим
"Москвитянином";5 с своей "Беседой", наконец, не только оставалась одних и тех же мнений о г.
Островском, но росла в любви и в удивлении к нему с каждой новой его пьесой. В особенности много,
резко и долго вопиял в огромной пустыне один талантливый голос, который так же громко, хотя и менее
резко, раздавался в последнее время за г. Островского и в петербургских журналах.6 Этому голосу
принадлежит и та фраза, над которою в былое время так глумилась наша критика: Островский
действительно сказал новое слово. Но об этом после.
Есть много причин всем этим колебаниям и противоречиям критики западников. Оставшись после
смерти Белинского без главы, без авторитета, без центра, где бы вырабатывались и получали известный
Стр.1