Ф.М. Достоевский
КРОТКАЯ
Фантастический рассказ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ОТ АВТОРА
Я прошу извинения у моих читателей, что на сей раз вместо "Дневника" в обычной его форме
даю лишь повесть. Но я действительно занят был этой повестью большую часть месяца. Во всяком
случае прошу снисхождения читателей.
Теперь о самом рассказе. Я озаглавил его "фантастическим", тогда как считаю его сам в высшей
степени реальным. Но фантастическое тут есть действительно, и именно в самой форме рассказа, что и
нахожу нужным пояснить предварительно.
Дело в том, что это не рассказ и не записки. Представьте себе мужа, у которого лежит на столе
жена, самоубийца, несколько часов перед тем выбросившаяся из окошка. Он в смятении и еще не успел
собрать своих мыслей. Он ходит по своим комнатам и старается осмыслить случившееся, "собрать свои
мысли в точку". Притом это закоренелый ипохондрик, из тех, что говорят сами с собою. Вот он и
говорит сам с собой, рассказывает дело, уясняет себе его. Несмотря на кажущуюся последовательность
речи, он несколько раз противуречит себе, и в логике и в чувствах. Он и оправдывает себя, и обвиняет ее,
и пускается в посторонние разъяснения: тут и грубость мысли и сердца, тут и глубокое чувство. Малопомалу
он действительно уясняет себе дело и собирает "мысли в точку". Ряд вызванных им
воспоминаний неотразимо приводит его наконец к правде; правда неотразимо возвышает его ум и
сердце. К концу даже тон рассказа изменяется сравнительно с беспорядочным началом его. Истина
открывается несчастному довольно ясно и определительно, по крайней мере для него самого.
Вот тема. Конечно, процесс рассказа продолжается несколько часов, с урывками и перемежками
и в форме сбивчивой: то он говорит сам себе, то обращается как бы к невидимому слушателю, к какомуто
судье. Да так всегда и бывает в действительности. Если б мог подслушать его и всё записать за ним
стенограф, то вышло бы несколько шершавее, необделаннее, чем представлено у меня, но, сколько мне
кажется, психологический порядок, может быть, и остался бы тот же самый. Вот это предположение о
записавшем всё стенографе (после которого я обделал бы записанное) и есть то, что я называю в этом
рассказе фантастическим. Но отчасти подобное уже не раз допускалось в искусстве: Виктор Гюго,
например, в своем шедевре "Последний день приговоренного к смертной казни" употребил почти такой
же прием и хоть и не вывел стенографа, но допустил еще большую неправдоподобность, предположив,
что приговоренный к казни может(и имеет время) вести записки не только в последний день свой, но
даже в последний час и буквально в последнюю минуту. Но не допусти он этой фантазии, не
существовало бы и самого произведения - самого реальнейшего и самого правдивейшего произведения
из всех им написанных.
I. КТО БЫЛ Я И КТО БЫЛА ОНА
...Вот пока она здесь - еще всё хорошо: подхожу и смотрю поминутно; а унесут завтра и - как же я
останусь один? Она теперь в зале на столе, составили два ломберных, а гроб будет завтра, белый, белый
гроденапль, а впрочем, не про то... Я всё хожу и хочу себе уяснить это. Вот уже шесть часов, как я хочу
уяснить и всё не соберу в точку мыслей. Дело в том, что я всё хожу, хожу, хожу... Это вот как было. Я
просто расскажу по порядку. (Порядок!) Господа, я далеко не литератор, и вы это видите, да и пусть, а
расскажу, как сам понимаю. В том-то и весь ужас мой, что я всё понимаю!
Это если хотите знать, то есть если с самого начала брать, то она просто-запросто приходила ко
мне тогда закладывать вещи, чтоб оплатить публикацию в "Голосе" о том, что вот, дескать, таки так,
гувернантка, согласна и в отъезд, и уроки давать на дому, и проч., и проч. Это было в самом начале, и я,
конечно, не различал ее от других: приходит как все, ну и прочее. А потом стал различать. Была она
такая тоненькая, белокуренькая, средне-высокого роста; со мной всегда мешковата, как будто
конфузилась (я думаю, и со всеми чужими была такая же, а я, разумеется, ей был всё равно что тот, что
другой, то есть если брать как не закладчика, а как человека). Только что получала деньги, тотчас же
повертывалась и уходила. И всё молча. Другие так спорят, просят, торгуются, чтоб больше дали; эта нет,
что дадут... Мне кажется, я всё путаюсь... Да; меня прежде всего поразили ее вещи: серебряные
позолоченные сережечки, дрянненький медальончик - вещи в двугривенный. Она и сама знала, что цена
им гривенник, но я по лицу видел, что они для нее драгоценность, - и действительно, это всё, что
Стр.1