Семья Чеховых эмигрировала из Таганрога в 1876 году, а Антон Павлович оставался там один до
1879 года, чтобы закончить курс гимназии и получить аттестат зрелости. В те времена в Таганроге никто
ни о каких дачах не знал, и все, у кого не было своего хутора или имения, оставались на все лето
жариться в городе. Оставались и Чеховы. Их было пять братьев и одна сестра{75}, и едва только
кончались экзамены, как братья Чеховы вместе со своими одноклассниками и соседскими мальчиками
отдавались каникулам в полном смысле этого слова. Благодаря страшным сухим жарам все братья
ходили босиком. Спать в комнатах не было никакой возможности, и поэтому все они устраивали на
дворе и в садике балаганы, в которых и ночевали. А.П., будучи тогда гимназистом пятого класса, спал
под кущей посаженного им дикого винограда и называл себя "Иовом под смоковницей". Под ней же он
писал тогда стихи, хотел сочинить сказку. Я помню только ее начальные строки:
Эй вы, хлопцы, где вы, эй!
Вот идет старик Аггей.
Он вам будет сказать сказку
Про Ивана и Савраску... и т.д.
В то время А.П. вообще предпочитал стихи прозе, как, впрочем, и всякий гимназист его возраста.
В нашем дворе жила старушка С., которая у наших родителей нанимала маленький флигелек. За
ее шепелявость А.П. прозвал ее "Шамшой". У этой Шамши была дочь Ираида, гимназисточка, которая,
по-видимому, очень нравилась будущему писателю. Но ухаживания Антоши проходили как-то посвоему.
Однажды, в воскресенье, Ираида, в соломенной шляпке и наряженная как бабочка, выходила из
своего флигелька к обедне. А.П. в это время ставил самовар. Когда девочка проходила мимо него, то он
что-то сострил на ее счет. Она надула губки и назвала его мужиком. Тогда он со всего размаха ударил ее
прямо по шляпке мешком из-под древесного угля. Пыль пошла, как черное облако. Как-то,
размечтавшись о чем-то, эта самая Ираида написала в саду на заборе какие-то трогательные стихи. А.П.
ей тут же, на заборе, ответил мелом следующим четверостишием:
О поэт заборный в юбке,
Оботри себе ты губки.
Чем стихи тебе писать,
Лучше в куколки играть.
Вставали в этих шалашах очень рано. Иногда наша мать, Евгения Яковлевна, поручала с вечера
братьям Антону и Ивану как можно раньше сходить на базар и купить там провизии к обеду. Ходил с
ними туда и я, тогда еще маленький приготовишка. Однажды А.П. купил живую утку и, пока шли домой,
всю дорогу теребил ее, чтобы она как можно громче кричала.
- Пускай все знают, - говорил он, - что и мы тоже кушаем уток.
На базаре А.П. присматривался к певчим птицам и к голубям, с видом знатока рассматривал на
голубях перья и оценивал их. Это, мол, турман, а это - дикарь. Около голубей всегда можно было
встретить такого же любителя Еру Дубодогло и поговорить с ним о ловле щеглов и чижей. Были у А.П. и
свои собственные голуби, которых он каждое утро выгонял из голубятника вместе с жившим у нас на
побегушках мальчуганом, страстным голубятником, Мишкой Черемисовым. Этот Мишка очень любил
слушать проповеди священника и, возвращаясь от богослужения домой, всякий раз принимался сочинять
проповеди и сам, причем каждое слово начинал с большой буквы. Писал он необыкновенную чепуху, и
А.П. всегда поощрял его в этом и сам иногда диктовал ему. Когда два наши старшие брата, Александр и
Николай, уехали в Москву поступать - один в университет, а другой в училище живописи, Мишка писал
им туда проповеди, в которых братья тотчас же угадывали руку Антона. Я помню, что одно из таких
писем-проповедей начиналось так: "Братие. Не будьте благомысленны".
Каждый день ходили на море купаться. По дороге заходили за знакомыми, и к морю шла всегда
большая компания. Купались обыкновенно на Банном съезде, где берег был настолько отлогий, что для
того, чтобы оказаться в воде по шею, нужно было пройти от берега по крайней мере полверсты. Вместе с
нами ходили и две черные собаки, принадлежавшие А.П. В воде обыкновенно сидели целыми часами и
когда шли обратно, то необыкновенно хотелось пить. По пути, на углу Итальянского переулка и нашей
улицы, была палатка, в которой продавали квас, - и было счастьем, когда у кого-нибудь из мальчиков
находилась в кармане копейка, так как на копейку продавали целый громадный деревянный ковш, к
которому мы припадали одновременно со всех сторон. Кто-нибудь из нас оказывался счастливцем: он
возвращался домой с моря с так называемой "болбиркой". Это кусок коры какого-то дерева, из которой
местные рыбаки делали обыкновенно на свои сети поплавки. Найти на берегу "болбирку" считалось у
Стр.1