Да, уже май, в России зеленеют леса и заливаются соловьи, на юге
давно уже цветут акация и сирень, а здесь, по дороге от Тюмени до Томска,
земля бурая, леса голые, на озерах матовый лед, на берегах и в оврагах
лежит еще снег... <...> Вот
пролетели дикие гуси, пронеслась вереница белых как снег, красивых
лебедей... <...> А когда придет на место, станет он зябнуть от сибирского
холода, зачахнет и умрет тихо, молча, так что никто не заметит, а его
скрипки, заставлявшие когда-то родную деревню и веселиться и грустить,
пойдут за двугривенный чужаку-писарю или ссыльному, ребята чужака оборвут
струны, сломают кобылки, нальют в нутро воды... <...> Один арестант похож на армянского священника, другого,
высокого, с орлиным носом и с большим лбом, я как будто видел где-то в
аптеке за прилавком, у третьего - бледное, истощенное и серьезное лицо,
как у монаха-постника. <...> Он имеет вид небольшой баржи; на нем человек
пять гребцов, и их два длинных весла с широкими лопастями похожи на рачьи
клешни. <...> Видно, что эти люди, пока плыли сюда на арестантских баржах,
скованные попарно наручниками, и пока шли этапом по тракту, ночуя в избах,
где их тело невыносимо жгли клопы, одеревенели до мозга костей; а теперь,
болтаясь день и ночь в холодной воде и не видя ничего, кроме голых
берегов, навсегда утратили всё тепло, какое имели, и осталось у них в
жизни только одно: водка, девка, девка, водка... <...> По сторонам дороги и вдали на горизонте змееобразные огни: это горит
прошлогодняя трава, которую здесь нарочно поджигают. <...> Навстречу, во весь дух, гремя по кочкам, несется почтовая тройка. <...> Старик спешит свернуть вправо, и тотчас же мимо нас пролетает громадная,
тяжелая почтовая телега, в которой сидит обратный ямщик. <...> Едва я успеваю задать себе этот вопрос, как
раздается треск, наша пара и почтовая тройка мешаются в одну темную массу,
тарантас становится на дыбы и я падаю на землю, а на меня все мои чемоданы
и узлы... <...> Ехало в Абатское <...>
Из_Сибири.pdf
Антон Павлович Чехов
ИЗ СИБИРИ
________________________________________________________________
Источник: Чехов А. П.
Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в
восемнадцати томах. Тома четырнадцатый - пятнадцатый. Из Сибири.
Остров Сахалин. (1890 - 1995). - М.: Наука, 1987.
________________________________________________________________
I
- Отчего у вас в Сибири так холодно?
- Богу так угодно! - отвечает возница.
Да, уже май, в России зеленеют леса и заливаются соловьи, на юге
давно уже цветут акация и сирень, а здесь, по дороге от Тюмени до Томска,
земля бурая, леса голые, на озерах матовый лед, на берегах и в оврагах
лежит еще снег...
Зато никогда в жизни не видал я такого множества дичи. Я вижу, как
дикие утки ходят по полю, как плавают они в лужах и придорожных канавах,
как вспархивают почти у самого возка и лениво летят в березняк. Среди
тишины вдруг раздается знакомый мелодический звук, глядишь вверх и видишь
невысоко над головой пару журавлей, и почему-то становится грустно. Вот
пролетели дикие гуси, пронеслась вереница белых как снег, красивых
лебедей... Стонут всюду кулики, плачут чайки...
Обгоняем две кибитки и толпу мужиков и баб. Это переселенцы.
- Из какой губернии?
- Из Курской.
Позади всех плетется мужик, не похожий на других. У него бритый
подбородок, седые усы и какой-то непонятный клапан позади на сермяге; под
мышками две скрипки, завернутые в платки. Не нужно спрашивать, кто он и
откуда у него эти скрипки. Непутевый, не степенный, хворый, чувствительный
к холоду, неравнодушный к водочке, робкий, всю свою жизнь прожил он
лишним, ненужным человеком сначала у отца, потом у брата. Его не отделяли,
не женили... Нестоящий человек! На работе он зябнул, хмелел от двух рюмок,
болтал зря и умел только играть на скрипке да возиться с ребятами на
печке. Играл он и в кабаке, и на свадьбах, и в поле, и ах как играл! Но
вот брат продал избу, скот и всё хозяйство и идет с семьей в далекую
Сибирь. И бобыль тоже идет - деваться некуда. Берет он с собой и обе
скрипки... А когда придет на место, станет он зябнуть от сибирского
холода, зачахнет и умрет тихо, молча, так что никто не заметит, а его
скрипки, заставлявшие когда-то родную деревню и веселиться и грустить,
пойдут за двугривенный чужаку-писарю или ссыльному, ребята чужака оборвут
струны, сломают кобылки, нальют в нутро воды... Вернись, дядя!
Переселенцев я видел еще, когда плыл на пароходе по Каме. Помнится
мне мужик лет сорока с русой бородой; он сидит на скамье на пароходе; у
ног его мешки с домашним скарбом, на мешках лежат дети в лапотках и жмутся
от холодного, резкого ветра, дующего с пустынного берега Камы. Лицо его
выражает: "Я уже смирился". В глазах ирония, но эта ирония устремлена
вовнутрь, на свою душу, на всю прошедшую жизнь, которая так жестоко
обманула.
- Хуже не будет! - говорит он и улыбается одной только верхней губой.
В ответ ему молчишь и ни о чем не спрашиваешь, но через минуту он
повторяет:
- Хуже не будет!
- Будет хуже! -
говорит с другой скамьи какой-то рыжий
мужичонко-непереселенец с острым взглядом. - Будет хуже!
Эти, что плетутся теперь по дороге около своих кибиток, молчат. Лица
серьезные, сосредоточенные... Я гляжу на них и думаю: порвать навсегда с
жизнью, которая кажется ненормальною, пожертвовать для этого родным краем
и родным гнездом может только необыкновенный человек, герой...
Затем, немного погодя, мы обгоняем этап. Звеня кандалами, идут по
дороге 30 - 40 арестантов, по сторонам их солдаты с ружьями, а позади -
две подводы. Один арестант похож на
армянского священника, другого,
высокого, с орлиным носом и с большим лбом, я как будто видел где-то в
аптеке за прилавком, у третьего - бледное, истощенное и серьезное лицо,
Стр.1