И помчатся, задевая за кусты, невредимые солдаты духоты вдоль подстриженных по-новому аллей, словно тени яйцевидных кораблей. <...> Так начнется двадцать первый, золотой, на тропинке, красным светом залитой, на вопросы и проклятия в ответ обволакивая паром этот свет! <...> И на Марсовое поле дотемна, в синем платье, одинёшенька-одна, Вы появитесь, как было уж не раз, лишь навечно, без поклонников, без нас. <...> Рядом плещется блестящая вода, до асфальта провисают провода. <...> Громкий смех иль поминальное словцо — звук неясный на нагревшемся мосту — на мгновенье взбудоражит пустоту. <...> Я не видел, не увижу Ваших слез, не услышу я шуршание колёс, уносящих Вас к заливу, к деревам, по отечеству без памятника Вам. <...> В тёплой комнате, как помнится, без книг, без поклонников, но также не для них, без читателей, без критиков и без всех людей — стихотворенье для небес. <...> Там, быть может, Вы промолвите: Господь, этот воздух, загустевший точно плоть душ, оставивших призвание своё, а не новое творение Твоё. <...> За церквами, садами, театрами, за кустами в холодных дворах, в темноте за дверями парадными, за бездомными в этих дверях, за пустыми ночными кварталами, за дворцами над светлой Невой, за подъездами их, за подвалами, за шумящей над ними листвой, за бульварами с тусклыми урнами, за балконами, полными сна, за кирпичными красными тюрьмами, где больных будоражит весна, 85 86 ГРАНИ за вокзальными страшными люстрами, что толкаются, тени гоня, за тремя запоздалыми чувствами Вы живёте теперь от меня. <...> За любовью, за долгом, за мужеством, или больше — за Вашим лицом, за рекой, осененной замужеством, за таким одиноким пловцом. <...> За своим Ленинградом, за дальними островами в минувшем раю, за своими страданьями давними от меня за замками семью. <...> Разделенье не жизнью, не временем, не пространством с кричащей толпой, разделенье не болью, не бременем и, хоть странно, но все ж не судьбой, не пером, не бумагой, не голосом — разделенье печально к тому ж правдой, больше неловкой <...>