День начинался неистовым пасхальным звоном треснувшего колокола в убогой бревенчатой часовенке на краю села, радостно верещали вездесущие воробьи, подбирая крошки куличей, и теплое майское солнце билось в стекла, зажигая окрашенные яйца огоньками радуги. <...> А в доме покойного диким, душераздирающим воплем, похожим на предсмертный вой собак, искренне голосила дочь его Авдотья, втайне про себя надеясь, что не обошел покойный их в завещании, хотя не раз в пылу ссоры жутко грозился: «Вот погодите, изверги, умру — ничего не оставлю». <...> 77 ГРАНИ происходящем, со страхом смотрели на неподвижное тело деда, над которым совсем недавно было так весело проказничать. <...> Только зять не потерял присутствия духа — он сразу же вызвал фельдшера, который официально засвидетельствовал естественную смерть в связи с преклонным возрастом; детей, чтобы не пугались мертвеца, увел к родным и поручил их попечению, а также пригласил ветхих старух, непременных участниц всех похорон. <...> Было душно, появились мухи, и труп, пролежавший таким образом два дня в жаре, покрылся зелеными 78 ГРАНИ пятнами и начал разлагаться. <...> На третий день Пасхи пришли друзья покойного, собрались родственники и соседи. <...> Наконец гроб вынесли, накрыли крышкой, наглухо заколотили толстыми гвоздями и на веревках спустили в глубокую яму, вырытую неподалеку, от которой остро пахло свежей весенней землей и дерном. <...> Только вороны, встревоженные толпой народа, долго еще не могли успокоиться и громко каркали над редкой березовой рощицей, да суетливые воробьи бойко скакали на могиле. <...> Но не успели перебрать и половины его душевных добродетелей, как в комнату почти следом друг за другом ввалились сыновья, Иван и Алексей. <...> Старший, Иван, до того изменился, что никто из деревенских не признал его. <...> Одни услужливо подвигали стул важному гостю, другие робко принимали пальто и шляпу, а зять, начавший было долгую речь о своей любви к тестю, поперхнулся и смолк, словно проглотил <...>