Александр Чаянов.
Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии
--------------------------------------------------------------Оригинал
находится по адресу:
КНИЖНЫЕ ПОЛКИ Алексея Несененко
--------------------------------------------------------------Глава
первая,
В КОТОРОЙ БЛАГОСКЛОННЫЙ ЧИТАТЕЛЬ ЗНАКОМИТСЯ С ТОРЖЕСТВОМ
СОЦИАЛИЗМА И ГЕРОЕМ НАШЕГО РОМАНА АЛЕКСЕЕМ КРЕМНЕВЫМ
Было уже за полночь, когда обладатель трудовой книжки
называвшийся в буржуазном мире
электрические фонари казались
Алексеем
Љ 34713, некогда
душную, переполненную свыше меры большую аудиторию Политехнического музея
Туманная дымка осенней ночи застилала
затерянными в
улицы
Васильевичем Кремневым, покинул
уснувшие
Редкие
уходящих далях пересекающихся
переулков. Ветер трепал желтые листья на деревьях бульвара, и сказочной
громадой белели во мраке Китайгородские стены.
Кремнев повернул на Никольскую. В туманной дымке она, казалось, приняла
свои былые очертания. Тщетно кутаясь в свой плащ от пронизывающей
сырости, Кремнев
Пантелеймона.
ночной
Ему
с грустью посмотрел
вспомнилось, как с
Николаева "Азбуку
спустя положил начало своему иконному
Новгородского Спаса, и те немногие и
прозелита рылся он в
на
замиранием
Владимирскую церковь, часовню
сердца он, будучи
первокурсником-юристом, много лет тому назад купил вот здесь, направо, у
букиниста
социальных наук" Флеровского, как три
собиранию, найдя у
Елисея
рукописных и
года
Силина
долгие часы, когда с горящими глазами
книжных сокровищах Шибановского
антиквариата - там, где теперь при тусклом свете фонаря можно было прочесть
краткую надпись "Главбум".
Гоня преступные воспоминания, Алексей повернул
на митинге Политехнического музея:
"Разрушая семейный очаг, мы
радостный яд
тем наносим последний
к Иверским, прошел мимо
первого Дома Советов и потонул в сумраке московских переулков.
А в голове болезненно горели слова, обрывки фраз, только что слышанных
удар буржуазному
строю".
"Наш декрет, запрещающий домашнее питание, выбрасывает из нашего бытия
буржуазной семьи и до
скончания веков укрепляет
социалистическое начало".
"Семейный уют порождает собственнические желания, радость хозяйчика
скрывает в себе семена капитализма".
Утомленная голова ныла и уже привычно мыслила, не
делая выводов, а ноги машинально передвигались к полуразрушенному семейному
очагу, обреченному в недельный срок
к полному уничтожению, согласно
что опубликованному и поясненному декрету 27 октября 1921 года.
Глава вторая,
ПОВЕСТВУЮЩАЯ О ВЛИЯНИИ ГЕРЦЕНА НА
ВОСПАЛЕННОЕ ВООБРАЖЕНИЕ СОВЕТСКОГО СЛУЖАЩЕГО
Намазав маслом большой кусок хлеба, благословенный дар богоспасаемой
Сухаревки, Алексей налил
молочными
себе
стакан уже
рабочее кресло.
Сквозь стекла большого окна был виден
светлыми
вскипевшего
черных массивах домов тускло желтели освещенные еще окна.
"Итак, свершилось, подумал Алексей, вглядываясь
кофе и сел
город, внизу в
туманной
в свое
ночи
Морис, добродетельный Томас, Беллами, Блечфорт и вы, другие, добрые и милые
утописты Ваши одинокие мечты стали всеобщим убеждением, величайшие
- официальной программой
и повседневной обыденщиной! На
на портрет
шкафов его библиотеки.
Однако
для
сознание
Он
четвертый год
революции социализм может считать себя безраздельным владыкой земного шара.
Довольны ли вы, пионеры- утописты?"
И Кремнев посмотрел
него
самого
старого социалиста,
Фурье, висевший над одним из книжных
крупного
советского
работника, заведующего одним из отделов Мирсовнархоза, как-то не все ладно
было в этом воплощении, чувствовалась какая-то смутная жалость к ушедшему,
какая-то паутина буржуазной психологии еще
затемняла
прошелся по ковру своего
переплетов. Он улыбнулся, как
и Плеханова глядели на него
социалистическое
книг и неожиданно для себя заметил вереницу томиков полузабытой полки. Имена
Чернышевского, Герцена
кабинета, скользнул взором по переплетам
с корешков солидных
улыбаются при воспоминаниях детства, и взял с
полки том павленковского Герцена.
Пробило два часа. Часы ударили с протяжным шипением и снова смолкли.
Хорошие, благородные и детски наивные слова раскрывались перед глазами
Кремнева. Чтение захватывало, волновало, как волнуют воспоминания первой
юношеской любви, первой юношеской клятвы.
Ум
как будто
освободился от гипноза
сознании зашевелились
советской
новые, небанальные мысли, оказалось возможным мыслить
повседневности, в
пятнами тянулись вереницы уличных фонарей. Кое-где в
в ночную Москву Старый
дерзания
думая, сознавала, не
только
Стр.1