Александр Чаянов. Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей
--------------------------------------------------------------Оригинал
находится по адресу:
КНИЖНЫЕ ПОЛКИ Алексея Несененко
--------------------------------------------------------------ГЛАВА
I
С недавних пор Плутарх сделался излюбленным и единственным чтением
моим. Сознаться должен, что подвиги аттических героев немного однообразны, и
описания бесчисленных битв не раз утомляли меня.
Сколько, однако, неувядаемой прелести находит читатель
в страницах,
посвященных благородному Титу Фламинину, пылкому Алькибиаду, яростному
Пирру, царю эпирскому, и сонму им подобных.
Созерцая жизни великие, невольно думаешь и о своей, давно прожитой и
тускло догорающей ныне.
Гуляя по вечерам по склонам берегов москворецких, смотря, как тени от
облаков скользят по лугам Луцкого, как поднимается лениво
стадо, наблюдая яблони, ветви которых гнутся от тяжести плодов, вспоминаешь
весенние душистые цветы, дышавшие запахом сладким на этих же
Барвихинское
ветвях
философов, но и в букашке каждой, живущей под солнцем, и что перед лицом
Господа собственная наша жизнь не менее достопамятна, чем битва саламинская
или подвиги Юлия.
Размышляя так многие годы в сельском своем уединении, пришел я к мысли
описать по примеру херонейского философа жизнь человека
обыденного,
российского, и, не зная в подробности чьей-либо чужой жизни и не располагая
библиотеками, решил я, может быть, без достаточной скромности приступить к
описанию достопамятностей собственной жизни, полагая, что многие
из них не
безлюбопытны будут читателям.
Родился я в дни великой Екатерины в первопрестольной столице нашей, в
приходе Благовещения, что в Садовниках. Отца своего, гвардии
заводом
полковника и
сподвижника Чернышева в знаменитом его набеге на Берлин, я не помню.
Матушка, рано овдовев, проживала со мною в большой бедности, где-то в
больших Толмачах, проводя лето в Кускове или у дальних
Шубендорфов, из которых Иван Карлович заведывал
Голицынской подмосковной Влахернской, Кузьминки тож, которую, впрочем, сам
старый князь любил называть просто Мельницей.
С годами удалось моей матушке, со старанием великим и не без
знакомых и товарищей покойного батюшки, определить
университетский благородный пансион, о котором
меня
поднесь
в
вспоминаю
родственников наших
конским
помощи
московский
с
благоговением. Ах, друзья мои! могу ли я передать вам то чувство, которое
питал и питаю к Антону Антоновичу, отцу нашему и благодетелю. Поклонам и
танцам обучал меня Ламираль, а знаменитый Сандунов руководствовал
детским театром.
В 1804 году, в новом синем мундире с малиновым воротником, обшлагами и
золотыми пуговицами, принял я на торжественном акте из рук куратора шпагу -
знак моего студенческого достоинства.
Не буду описывать дней моего первого года студенческого. Детище
Шувалова, Меселино и Хераскова воспето гениальным пером Шевыревским, и не
мне повторять его. Замечу только, что я уже полгода работал у профессора
Баузе над изучением древностей славяно-русских, когда жизнь моя вступила
в
полосу достопамятных событий, повернувших ее в сторону от прошлого течения.
В мае 1805 года возвращался я из Коломенского
с
Калайдовичем, рассеянно слушал его вдохновенные речи о Холопьем
значении камня тьмутараканского, а больше следил за пением
жаворонков
Константином
городке и
в
прозрачном высоком весеннем небе. Вступив в город и расставшись со спутником
своим, почувствовал я внезапно гнет над своей душой необычайный. Казалось,
потерял я свободу духа и ясность душевную безвозвратно, и чья-то тяжелая
рука опустилась на мой мозг, раздробляя костные покровы черепа. Целыми днями
пролеживал я на диване, заставляя Феогноста снова и снова согревать мне
пунш.
Весь былой интерес к древностям славяно-русским погас в душе моей, и за
все лето не мог я ни разу посетить книголюба Ферапонтова, к которому ранее
того хаживал нередко.
Проходя по московским улицам, посещая театры
и
чувствовал в городе чье-то несомненное жуткое и значительное
кондитерские, я
присутствие.
Это ощущение то слабело, то усиливалось необычайно, вызывая холодный пот на
моем лбу и дрожь в кистях рук,- мне казалось, что кто-то смотрит
на
в
чрезвычайных.
Была пятница. Я засиделся до вечера у приятеля
меня и
готовится взять меня за руку.
Чувство это, отравлявшее мне жизнь, нарастало с каждым днем, пока ночью
16 сентября не разразилось роковым образом, введя меня
своего Трегубова,
который, занавесив плотно окна и двери, показывал мне "Новую Киропедию" и
говорил таинственно о заслугах московских мартинистов.
Возвращаясь, чувствовал я гнет нестерпимый, который
обострился
до
тягости, когда проходил я мимо Медоксова театра.
Плошки освещали громаду театрального здания, и оно, казалось, таило в
себе разгадку мучившей меня тайны. Через минуту шел я маскарадной ротондою,
направляясь к зрительному залу.
ГЛАВА II
Спектакль уже начался, когда я вошел в полумрак затихшего зрительного
круг событий
нашим
в
в
минувшем мае, и ощущаешь чувственно, как все течет на путях жизни.
Начинаешь думать, что не в сражениях только дело и не в мудрости
Стр.1